Виталий Сертаков - Дети сумерек

Всё плохо, а ещё эти вонючки лыбятся!

Она себя сегодня неважно чувствовала. Если честно, то она себя неважно чувствовала всю последнюю неделю, а может, и целый месяц. Но сегодня утром стало окончательно херово, иначе не скажешь. Утром она не нашла за тряпками в шкафу заначку. Руди уже ушёл в школу, ушёл обиженный, потому что не получил завтрак. А какой завтрак она ему могла дать, когда у самой второй день не было ни крошки во рту? Накануне припёрся папаша Руди, исполнять высокую миссию, наложенную судом. Припёрся общаться с сыном, мать его! Дэн Галицкий, чтоб он сдох, так же нуждался в общении с Руди, как она в новых лыжах! А чем всё закончилось, блин? Да как всегда. Этот урод раскрутил её на выпивку, давил, на жалость, рыдал, что та сучка его не понимает, и на службе его вышвырнули, как паршивого пса, хотя он тянул всю работу, и сын растёт волчонком, огрызается на него, а всё почему? Потому что, видите ли, она, Тамара, не воспитывает в сыне надлежащего уважения к отцу. Тамара чуть было не запустила в придурка Галицкого когти, но припёрся из школы Руди, и ссора затихла. Руди пришёл, увидел их вдвоём за столом и, вместо того чтобы подойти к родителям и выразить почтение, удрал к себе в комнату.

— Вот видишь, — зло засмеялся Дэн, — видишь? Он нас обоих в грош не ставит, совсем обнаглел! Я сейчас пойду и приведу его сюда…

Он поднялся, но далеко не ушёл. Порядочно набрался к тому времени. Тогда Тамара приказала ему, чтобы сидел и не возбухал и к её ребенку чтоб не приближался, коли сам толком воспитывать не умеет. Галицкий полез в бутылку, мол, ребёнок общий, но Тамара его так пихнула, что он грохнулся под стол и больше не выступал. Она знала за собой, что когда выпьет, становится сильной и смелой, и никакие придурки не могут ей тогда перечить, а уж тем более — учить, как ей жить! Она сама пошла к Руди, чтобы проверить его уроки, но щенок вёл себя нагло, а потом вообще сбежал на улицу, без шапки. Пока она занималась ребёнком, подлец Галицкий высосал остатки из бутылки и тихой сапой свалил.

Наконец, когда Тамару вконец достали оба ублюдка, молодой и старый, раздался спасительный звонок от Феоны. Феона — молодец, она совсем не такая, она не связывается со всяким дерьмом, не рожает этому пьяному дерьму недоделанных ублюдков, которые потом хамят матери, рвут учебники и крадут её деньги. Порой Тамаре казалось, что Феона — это маленький серый ангел, спустившийся к ней от подножия небесного престола. Такой невзрачный ангелок шестого или там седьмого разряда, нечто вроде небесного водопроводчика, призванного затыкать слезливые дыры в дочерях проклятого рода человеческого.

Феона позвала куда-нибудь посидеть, у неё водились деньжата. Феона удачно вышла замуж, ей достался порядочный человек, не какой-нибудь там урод Галицкий.

Тамаре пришлось выслушать лекцию о вреде алкоголя, о неверных подходах к ребёнку, который совсем выбился из колеи и стал похож на злобного зверька, о том, как неприлично молодой женщине так себя запускать, целыми днями торчать у телевизора в обнимку с чипсами, сухариками и пивом.

Тамара любила Феону, потому что…

А просто любила, без всяких «потому что».

Слишком многое их связывало в юности, до того, как одну посетил успех, а другую силой непреодолимых, несчастливых обстоятельств повлекло на дно. Но сегодня, слушая подругу и как всегда кивая, Тамара вдруг поймала себя на желании схватить со столика кафе прямоугольную массивную пепельницу с эмблемой «Честерфильд» и как следует садануть этой занудной сучке по башке, прямо в её ровненький проборчик! Врезать раз, другой и третий, пока эта говорливая дура не заткнётся и не свалится очочками и занудливым носом прямо в розетку с мороженым! Потому что дурочка Феона вовсе не желала признавать, что одним выпадает счастливая карта, а другим — просто не везёт.

Желание подраться было таким сильным, что Тамара застонала и впилась ногтями в сиденье стула. Феона, как раз развернувшая длинный монолог о вреде потребления американского кино, американских прохладительных налитков и американской культуры в целом, поперхнулась и застыла, моргая из-за выпуклых стёкол близорукими серыми глазками. Всё в ней было сереньким и приглаженным, в точности мокрая серая мышь! Что-то она почувствовала, мудрая старшая подружка. Поёрзала для виду ещё минутку, потыкала ложечкой в пломбир и свалила. Правда, надо отдать должное, оставила Тамаре «конфетку». «Конфетка» — так стыдливая, мать её, зализанная Феона называла аккуратно сложенную, скрученную купюру. «Конфетки» она регулярно подкидывала подруге, за что Тамара её обожала и ненавидела одновременно.

Утром, когда выяснилось, что кто-то из мужиков стащил заначку, Тамара заметалась тигрицей. Выпить не осталось ни капли, она яростно бегала по квартире, пинала ногами попадавшиеся на пути предметы и представляла, как вышибет дурь из этого куска дерьма, Галицкого. Потом её мысли перекинулись на сына, и Тамара ахнула. Ну конечно, это не Дэн, тот тупой, как валенок, тот бы не допёр полазать по шкафам, да и пьяный сидел. Точно, это подлый ребёнок, неблагодарная скотина!

Хорошо, что Феона вовремя испарилась. Не то непременно получила бы углом пепельницы по темечку, праведница херова! И вдвойне прекрасно, что оставила немножко денег, не так больно переживать подлость собственного ребёнка. Тамара подумала и прямо из кафе направилась в кино. Показывали клёвую комедию, а может, вовсе и не комедию, с этим самым в главной роли… Ну, этот, она ведь его так любит, он такой лапочка… То ли Джек Николсон, то ли Энтони Хопкинс…

Она наморщила лоб, выбила из пачки сигарету. Табачный дым не приносил облегчения. Она старалась затягиваться как можно глубже, следуя устоявшемуся мнению, что перекур непременно успокоит нервы. Нервы не успокаивались, с нервами творилось что-то неладное. Тамара злилась на весь мир. И к тому же её не покидало крайне неприятное ощущение провала в памяти. Она в деталях помнила, как болтала с Феоной, как эта напыщенная дура убралась восвояси, как потом она переминалась с ноги на ногу в кассе кинотеатра, чувствуя себя инопланетянкой в море весёлых неоновых огней, хохота и будоражащего запаха картофеля фри. Она взяла себе большой пакет картошечки, восхитительной, хрустящей, солёненькой картошечки, ещё сухариков и…

Она никак не могла вспомнить, что случилось позже. Вне всякого сомнения, она отсидела сеанс в кино, иначе не вышла бы вместе со всеми. Но вот что там показывали и как звали того героического американского парня? Хоть тресни, события на экране и даже убранство кинозала словно отрезало от неё плотным непрозрачным занавесом.

«Неужели я заснула? Неужели проспала весь фильм?… Но тогда… — она поднесла к глазам лоснящиеся от жира пальцы, на всякий случай понюхала их. Всё верно, пахло картошкой фри, пахло сухариками… — Тогда когда же я успела всё съесть?!»