Виталий Сертаков - Дети сумерек

— Вдумайтесь, милая, о чём вы вообще говорите? Вас послушать — так меня уже должны десять раз застрелить за плохие аттестаты. И ничего, живу пока.

— Безусловно, полнейшая ерунда! Дети на такое не способны, восьмой класс.

— Нет, я вам скажу, здесь ещё спокойные дети.

— Спокойные?! Вы слышали, что они сделали с Фернандесом? Этих сволочей вы называете спокойными?! Бедный старик…

— Не представляю, как теперь смотреть им в глаза.

— Какие глаза? Мне теперь страшно одной по лестнице ходить!

— Помяните моё слово, нынешнему поколению дали слишком много воли! Теперь, видите ли, принято считать их личностями! Хороши личности, способны только тянуть деньги и нервы.

— Это всё секс, совсем помешались.

— Да, вот мы после войны думали о другом…

— Конечно! Им лишь бы трахаться…!

…Гризли терзал себя, что дело в сексе. В каком-то смысле, частично проблема действительно упиралась в секс. По крайней мере, для него. Для Рокси, кажется, проблемы не существовало, он вообще не мог припомнить случая, чтобы жена хоть раз его домогалась. Домогался он, и то первое время, а супруга благосклонно уделяла ему крохи внимания. В какой-то момент она превратила интим в ещё одно своё оружие. В её изящных ухоженных ручках обернуться оружием могло всё.

Однажды, во время очередной ссоры, Гризли не сдержался. Он поклялся себе всеми святыми, что никогда первый не поднимет этот вопрос, чтобы не выглядеть посмешищем, но не сдержался.

— У меня слишком маленький член для тебя?

— Что-о? — она замерла, изумившись, и тут же расцвела хохотом и пригоршней колкостей.

Естественно, Рокси ловко выкрутилась, оставив его в дураках. Она в который раз продемонстрировала, что обитает неизмеримо выше его смешного мирка и не унизится до споров. Когда они ссорились, говорила одна Рокси. В оппонентах и собеседниках она не нуждалась…

Гризли тогда мигом заткнулся, проклиная себя за неудачно вырвавшееся слово. Рокси твёрдо дала понять, что никакие сексуальные темы с ним муссировать, не намерена. Достаточно с муженька и того, что с ним спят. Ему стонут на ушко, ему позволяют всякие вольности, естественно, в установленных ею пределах и в установленные ею дни. Что ему ещё не нравится? Или он мечтает о продолжении скандала?

Гризли ни в коем случае не мечтал о продолжении скандала. Однако в её речи на долю секунды произошёл сбой. Совсем чуточку дрогнули зрачки, когда он спросил насчёт члена. Как бы его жена ни старалась, даже такой великой актрисе, как она, не удалось проскочить непредвиденное препятствие без запинки.

Итак, все прежние подозрения мгновенно в нём вспыхнули и запылали негасимым пламенем, выжигая скудные островки спокойствия. Ей плохо с ним в постели, и двух мнений быть не может! И он, Гризли, знал об этом ещё до свадьбы и ничего не предпринял. Собственно, до свадьбы и первые месяцы после неё новоиспечённый муж ничего вообще не замечал…

…На сей раз его вырвал из омута не скрипучий голос полицейского, а командные обертоны директрисы. Кажется, у меня на её окрик выработался условный рефлекс, подумал Гризли. Просыпаюсь, как от тревожного горна.

— Обращаюсь к классным руководителям! В первую очередь сообщить о прогульщиках. Мне ещё предстоит разобраться, каким образом возникли эти шестнадцать прогулов, начиная с понедельника!

— Давненько я её не видел в таком состоянии, — ядовито усмехнулся Гржимек. Гризли рассеянно покивал в ответ. Непонятно, по какой причине историк избрал его сегодня своим собеседником; приятелями они никогда не были.

— В одиннадцатом «С» в пятницу отсутствовали на уроках трое, в понедельник — уже пятеро! — вторил Аделаиде завуч Каспер. — И классный руководитель не принимает никаких мер! В одиннадцатом «В» двое прогулявших, в десятом «А» — трое! Немыслимо!…

— А что прикажете делать? — раздался звонкий голосок химички Маргариты. Гризли вспомнил — она вела злополучный десятый «А», в котором имел счастье учиться ухажёр его дочери, противный Кисанов. Гризли всего передёргивало, когда Лола при нём звонила своему ненаглядному Кисе по телефону. Она ворковала с ним, как взрослая кокетка, тупо хихикала, перекатывая во рту жвачку, тупо отвечала односложными дикими выражениями… — Что прикажете делать, когда вы сами давали указание не беспокоить родителей учеников!

— Верно, правильно! — заголосили приободрившиеся «классные». — Вы сами говорили, что шум следует поднимать только на третий день, или если ребёнок не принёс справку…

— Мы никого не покрываем, в журналах всё отмечено!

— И у меня отмечено, завтра бы я доложила!

Аделаида Вержу грозно сдвинула брови, но Гризли угадывал за стальным каркасом её показного спокойствия разгоравшуюся панику. Тем временем у старшего офицера объявился помощник. Он снова вызывал преподавателей для беседы тет-а-тет, как это делал незадолго до того его начальник, но теперь акценты сместились. Их больше не интересовало алиби каждого на вчерашний вечер, теперь их интересовали дети…

— Я прошу прощения, — поднял ладонь полицейский, и шум наполовину затих. — Мы служим в убойном, с малышнёй контактировать приходится не так уж часто к счастью. То есть, приходится, но вот насчёт прогулов не понимаю. Проясните мне. Я закончил школу двадцать лет назад, и что, с тех пор прогулять урок стало преступлением?

Гризли внезапно понял про этого офицера одну важную вещь. Причём он понял её именно потому, что сам присутствовал в учительской наполовину, а другой своей половиной барахтался в омуте. Этот офицер был большой хитрец и пройдоха. Он нарочно выделил одного из своих подчинённых для индивидуальных допросов, а сам притворялся тут простофилей. Он приучал к себе толпу, как охотник приручает редкую дичь, таскаясь за ней сутками по снежной целине. Ему было остро необходимо, чтобы люди перестали его замечать, чтобы расслабились и болтали всё, что вздумается.

— В нашей гимназии прогул — это серьёзное происшествие, — Вержу сделала ударение на слове нашей. — Очень серьёзное!

— Например, за весь прошлый год мы имели всего семнадцать прогулов, — топорща усы, подхватил завуч Каспер. — Такой высокой дисциплины в других учебных заведениях нет и в помине.

Тут Каспер встретил ледяной взгляд директрисы и обмяк. Гризли это позабавило.

— О, я не сомневаюсь, что четвёртая гимназия лучше всех, — без тени иронии откликнулся полицейский. — Стало быть, за прошлый год прогулов столько же, сколько за два дня этой недели?

Гризли позволил утащить себя на дно. Он её любил, вот и всё. Никаких философских изощрений, никаких теорий о совместимости-несовместимости характеров, об общности взглядов, о постельной гармонии. Он обожал каждый ноготок на её пальчиках, каждую родинку на её животе, каждую мелкую морщинку.