Виталий Сертаков - Дети сумерек

Большая учительская комната четвёртой гимназии дышала респектабельностью и сановным шиком. Собравшиеся в ней сорок человек дышали страхом. Мужчины принесли стулья и скамейки из соседнего класса, курящие сгрудились у форточек, не отрывая взглядов от чужеродной здесь унылой фигуры в форме. Полицейский чин потребовал, чтобы присутствующие на время отключили мобильные телефоны. Он опрашивал всех отдельно, по одному вызывая в кабинет завуча, а они переминались с ноги на ногу, превратившись вдруг в провинившихся учеников. Следует отдать должное, парень делал своё дело чётко и быстро, не превращая расследование в водевиль или драму. Когда с формальностями было покончено, он попросил общего внимания и выступил с кратким спичем. Полицейский говорил нарочито тихо, заставляя всех примолкнуть и слушать только себя…

Гризли думал о жене.

…Вчера он пытался с ней обсудить ситуацию. Снова и снова. Что она ответила? Рокси не удосужилась вступить с ним в полемику, это было ниже её достоинства. Эта её мерзкая привычка слушать его оправдания с презрительной усмешечкой, а потом спрашивать — ты всё сказал, дорогуша?

Так и хочется ей врезать!…

Боже мой… Гризли схватил себя за голову. Откуда такие мысли? Откуда такие ненормальные желания? Сколько они ссорились раньше — не сосчитать. И сколько раз после ссор, в минуты голубиного воркования, он спрашивал жену, отчего ей так нравится злить его. Этими усмешечками, этой вздёрнутой губой, прищуренным глазом. Самой позой, вызывающей хамской позой! О, Рокси, как никто другой, могла довести до белого каления без слов, одними только жестами…

— Это всё либеральная политика последних десятилетий… — шептал на ухо Гризли историк. Оказывается, он уже давно что-то бормотал. — Я постоянно кричу на всех углах, но кто слушает? Ситуация, при которой родитель не имеет права дать своему зарвавшемуся чаду оплеуху, ненормальна. Раньше чаще умирали, раньше было множество других проблем, но семья оставалась твердыней…

— До чего дожили? — шёпотом подхватила сухопарая англичанка Алевтина. — Семилетние наглецы заявляют мне, что я не имею права на них орать, и тем более — прикасаться! Им виднее, где сидеть в классе, им виднее, когда пора идти домой, а чуть что — они готовы звонить в полицию…

— Потому что учитель для них — ничтожество, вроде лакея, — вполголоса произнёс кто-то позади Гризли. — Вы взгляните, что творится в Интернете. Извините, не при дамах будет сказано, но «сисястая училка» — любимый персонаж порнокомиксов…

…— Пять школ сегодня в подобной ситуации, — сухо вещал полицейский. — И неизвестно, что произойдёт завтра. Формально информация закрытая, но в вечерние газеты уже кое-что просочилось, а в Интернете вовсю идут дискуссии. В Министерствах образования и внутренних дел создана совместная комиссия…

Гризли на минуту вырвался на поверхность своего персонального омута.

— Где-то ещё убили учителя? — теребили полицейского дамы. — Почему нет в новостях?

— Потому что пока не принято решение…

— Какое ещё решение?!

— Что за ерунду он несёт?

— Это произвол!

— Одну секунду, — властно перебила общий гомон директриса. — Вы утверждаете, что маньяки, убившие нашего коллегу, орудуют и в других учебных заведениях?

— Я ничего не утверждаю, — устало отмахнулся офицер. — Я не политик, а полицейский. Я констатирую факты. Несколько преступлений в средних и высших учебных заведениях. Несколько нападений на учителей, поножовщина среди учеников старших классов…

— А подробнее?

— Подробности увидите по телевизору, всё равно выплывет… — полицейский полистал бумажки на столе. — Мне бы хотелось получить от вас характеристики на неблагополучных подростков…

Учительская взорвалась негодованием.

— Мы не закрытый интернат!

— Здесь нет неблагополучных…!

— Вы хотите, чтобы мы обвинили своих учеников в убийстве? — тщательно артикулируя, разделяя слоги, как для недоразвитого ребёнка, осведомился завуч.

Гризли вжал голову в плечи, снова погружаясь в едкую слезливую пучину.

— Сладенький, — щекоталась Рокси, — мой могучий Гризли, ты же умненький и всё понимаешь. Если девочки не будут немножечко стервочками, то от вас, балбесов, сто лет ничего не добьёшься. Ни мебели новой, ни замуж, ни ребёночка.

— Пожалуйста, — взвился он, — пожалуйста, пусть будет ребёнок, я разве против?

— Ах, мой отважный Гризли, — Рокси потрепала его за остатки шевелюры. — Ну, о каком ребёнке может идти речь, когда ты не можешь договориться с Мариной, кто, сколько платит за Лолу? Когда ты никак не можешь рассчитаться за машину? Когда тебя трясёт от одного только голоса твоей мамы в телефонной трубке? Когда ты потеешь под дверью этой вашей грандиозной госпожи Вержу и уж точно никогда не осмелишься потребовать для себя прибавки?!

— Но ведь… ведь я, то есть мы не так уж плохо сейчас получаем.

Он лепетал, и с ненавистью к себе чувствовал, что снова оправдывается. Он вечно перед ней оправдывался. Гризли видел себя боком в зеркале и ещё больше злился, потому что совсем не походил на гризли, на бешеного могучего самца, о котором мечтала Рокси. Скорее, в профиль он напоминал мелкого прилизанного хищника, вёрткого, сердитого, но не опасного. Хуже всего, что это сходство видел не только он, но в первую очередь ученики, а стало быть, Рокси тоже не могла не замечать, и оттого сравнение с медведем казалось ещё большей издёвкой.

— Нынче всякий тринадцатилетний сукин сын прекрасно осведомлён, куда ему звонить в случае чего, — едко брызгал слюной историк Гржимек. Молодые учителя, столпившиеся рядом, согласно кивали — Нынешняя демократия расплодила органы опеки, органы поддержки, антикризисные центры, чёрт знает что!

— Да что далеко ходить, у моей сестры чудо растёт, — вступила в разговор химичка Маргарита — Врёт беспощадно, вещи у матери таскает, требует, чтобы в комнату к ней без стука не входили, это в четырнадцать-то лет! И попробуй ей слово поперёк, сразу в крик, что, мол, права свои знает, напишет в органы контроля.

— А у моего племянника сынок и деньги не гнушается воровать.

— Вы что нибудь знаете про Клавдию? Боже мой, это какой-то кошмар. Сгореть заживо!

— Вержу не признаётся, но ходят слухи.

— Кто-то из наших замешан? Да вы что!

— Если уж вспоминать о мести, то Фернандесу мстить не за что! Его предметы ни на что не влияют.

— Вдумайтесь, милая, о чём вы вообще говорите? Вас послушать — так меня уже должны десять раз застрелить за плохие аттестаты. И ничего, живу пока.

— Безусловно, полнейшая ерунда! Дети на такое не способны, восьмой класс.

— Нет, я вам скажу, здесь ещё спокойные дети.