Галлант - Виктория Шваб
Оливия перехватывает взгляд Эдгара.
«Мэтью болен?»
Посмотрев на Ханну, тот отвечает:
– Мэтью устал. Если долго не знать отдыха, от усталости можно заболеть.
Он говорит правду – своего рода, – но за словами скрывается какой-то подтекст. Они столько всего недоговаривают… В кухне повисает молчание. Вот бы снова все было как до прихода Мэтью, думает Оливия. Но тарелки пусты, и Ханна уже поднимается, говорит, что соберет для хозяина поднос с ужином, если Эдгар его отнесет. Тот видит, что Оливия смотрит на него, держа руки наготове, чтобы расспрашивать о доме и Мэтью, но все же старик встает и поворачивается к ней спиной.
Оливия в бешенстве: ему достаточно просто отвести взгляд, чтоб заставить ее замолчать!
Она прячет зевок, хоть еще нет и девяти; Ханна предлагает ей печенье, упомянув, что горячая ванна и теплая постель пойдут на пользу, а потом выпроваживает из кухни.
К лестнице Оливия идет длинной дорогой, мимо малой передней с выходом в сад. Должно быть, ночь выдалась облачная. В дверное оконце не проникает лунный свет, но холл не пуст. Будто часовой там стоит гуль, что некогда был дядей Артуром, повернувшись к ней спиной и таращась в темноту.
* * *
Хозяин дома голоден.
Он измучен им, этим голодом. Тот вгрызается в тело, будто зубы в кость, пока боль не становится невыносимой. Пока пальцы не скрючиваются, суставы не застывают.
Голод не сдается. Как и это место.
Хозяин идет по разоренному саду. Мимо пустого фонтана, по бесплодной земле, ломкой иссохшей почве, что скатывается от подножия дома, будто кусок ткани, брошенный гнить в шкафу. Изъеденный молью. Постылый.
Плоды сгнили. Земля пересохла. Дом осыпается, словно песчинки в песочных часах. Хозяин съел все, до последней крошки, до последнего кусочка. Ничего не осталось. Теперь он гложет сам себя. С каждой ночью чуть больше и больше.
Он – огонь, что задыхается без воздуха. Но еще не все кончено! Он будет жечь, жечь, жечь, пока дом не рухнет, пока не рухнет весь мир.
Ему нужен лишь вдох.
Ему нужна лишь одна капля.
Ему нужна лишь она.
И вот он сидит на своем троне, закрывает глаза и предается мечтам.
Часть третья
Недомолвки
Глава одиннадцатая
Оливия ужасно устала, но снова не в силах заснуть. Руки и ноги наливаются тяжестью после свежего воздуха и работы в саду, но в голове крутятся вопросы. Оливия без конца ворочается в кровати; на тумбочке тает и чадит свеча: значит, часы идут, и она уже готова сдаться, отбросить одеяло, как вдруг слышит звук.
Тихий скрип приоткрывшейся двери. А ведь замок был заперт.
Она лежит едва дыша, а позади шаркают по полу босые ноги, потом на другую сторону кровати кто-то садится, и матрас прогибается под его весом. Оливия заставляет себя медленно повернуться, уверенная, что это лишь шутки усталого разума, что комната пуста и она увидит только…
На краю постели сидит девушка.
Постарше Оливии, но ненамного, кожа обласкана солнцем, по спине рассыпаются каштановые волосы. Она поворачивает голову, и пламя свечи озаряет высокие скулы, заостренный подбородок – черты с портрета, который Оливии вручили утром. Черты, что отражаются в лице самой Оливии.
Мать смотрит на нее через плечо, озорно улыбаясь. Она кажется совсем юной, совсем девочкой.
Но затем отблески света ложатся иначе, и вот уже Грейс снова взрослая женщина. Ее рука скользит по простыне, и Оливия не знает, потянуться к матери или отпрянуть, но в итоге ничего не делает, поскольку не в силах пошевелиться.
Руки и ноги будто налились свинцом; наверное, ей следует бояться, но страха нет. Оливия не в силах отвести взгляда от Грейс Прио́р – та забирается в кровать, опускается рядом с Оливией и сворачивается клубочком, в точности повторяя позу дочери, подобно зеркальному отражению: согнутые локти и колени, изгиб шеи, наклон головы, словно это такая игра.
Босые ноги испачканы грязью, будто Грейс бегала по саду – точно так же, как были испачканы ноги Оливии, пока она не смыла землю. Но руки матери нежные и чистые, пальцы перебирают повязку Оливии, на лице мелькает тревога. Грейс тянется к дочери.
Когда рука матери нежно касается щеки Оливии, та с удивлением отмечает, что пальцы теплые. Лучики света не могут проникнуть между их телами, и лицо матери остается в тени. Но Оливия видит отблески свечи на ее зубах, когда она улыбается и наклоняется к ней сказать…
Голос нежный, знакомый, не тонкий и слащавый, а тихий и успокаивающий. Немножко хриплый, как шорох гравия.
– Оливия, Оливия, Оливия… – произносит мать, будто накладывая чары, будто это последние слова заклинания.
Возможно, так и есть, потому что Оливия просыпается.
В ее кровати лежит мертвая тварь.
Свеча потухла. В комнате царит кромешная тьма, но можно различить призрачный силуэт, что свернулся клубочком рядом, как Грейс, по-прежнему занеся полусгнившую руку над щекой Оливии.
Тело снова обретает способность двигаться, она отшатывается, не догадываясь, как близко к краю лежала, но постель вдруг уходит из-под нее, и Оливия падает на пол, тяжело приземлившись на бок. Боль довольно сильная, в голове сразу проясняется, и она вскакивает.
Но гуль уже исчез.
Судорожно вздохнув, Оливия подносит здоровую ладонь к щеке, которой касалась мать. Но это был лишь сон. Видение не могло до нее дотронуться, оно же не настоящее.
В темноте Оливия находит коробку спичек и новую свечу. Вспыхивает и расцветает пламя, тени танцуют вокруг, Оливия берет блокнот, карандаш и начинает рисовать. Не призрак Грейс Прио́р, а женщину, какой та ей привиделась. Быстрые, резкие линии, карандаш шуршит по бумаге, пока Оливия пытается не столько изобразить лицо матери, сколько передать нежность ее рук, печаль в глазах, ласку в голосе, когда она произносила имя.
Оливия, Оливия, Оливия…
Карандаш царапает лист, стремясь опередить туман забвения.
Набросок наполовину закончен, когда вдруг раздается чей-то крик. Оливия резко поворачивается в ту сторону, карандаш соскальзывает, кончик ломается.
Ей доводилось слышать крики и раньше: пронзительные вопли играющих детей, вой сломавшего руку ребенка, ужасающий визг девочки, которая проснулась и обнаружила в постели насекомых.
Но этот крик другой.
Рыдания.
Дрожащие вздохи.
Напряженные
