Галлант - Виктория Шваб
Оливия смотрит, затаив дыхание, и боится, что в любой миг скульптура опрокинется на пол, но та будто создана, чтобы двигаться. Пара домов вращаются, словно танцоры, то приближаясь друг к другу, то отдаляясь. Каждый перемещается по своей дуге, в центре собственной орбиты. Оливия внимательно смотрит как завороженная, изучая размеренные движения, пока они не замедляются.
Дома совершают последний оборот, и Оливия снова тянется к скульптуре, чтоб остановить ее, но тут строения замирают друг против друга. Оливия склоняется ближе. Поразительно, но с такого ракурса кольца выглядят почти… почти как стена.
Открыв чистую страницу в своем блокноте, Оливия рисует сооружение, стараясь передать ощущение движения, чистые, почти математически выверенные очертания устройства. Она обходит стол, чтобы взглянуть с другой стороны, и вдруг замечает выпирающий ящик: тот торчит, словно нижняя губа, зажав в углу листок. Оливия дергает за ручку, и ящик не сразу, но поддается.
Внутри лежит стопка чистой белой бумаги и маленькая черная книжечка, а в ней – сделанные неровным почерком записи, страница за страницей. Да, это же не просто записи! Адреса…
Бирмингем, Беллуэзер-плейс, 50. Школа Лаример.
Манчестер, Идрис-роу, 12. Приют Холлингвелл.
Бристоль, Фаррингтон-вей, 5. Приют Фаррингтон.
Оливия листает страницы и наконец в середине четвертой находит нужный адрес:
Ньюкасл, Виндзор-роуд, 9. Мериланс. Школа для девочек.
Из коридора доносятся шаги.
Но годы тайных вылазок в комнаты матушек не прошли даром: в мгновение ока книжечка водворяется на место, ящик закрывается, а сама Оливия ныряет за старый стол, прячась между креслом и стеной. Скорчилась, а сердце так и трепещет.
Затаив дыхание, Оливия ждет, пока вошедший переступит порог, и шаги застучат не по дереву, а по ковру.
– Странное дело, – хмыкает Ханна. – Клянусь, эту комнату я запирала…
Разговаривает она громко и явно не сама с собой.
– Ты не первый ребенок, который прячется в этом доме. Только большинство из них играли в прятки. Давай-ка выбирайся. Я слишком стара ползать по полу.
Оливия со вздохом поднимается на ноги. Ханна тянется к ней, но Оливия безотчетно шагает назад, пряча за спиной забинтованную ладонь, словно какой-то секрет.
Ханна безвольно роняет руку, в глазах светится печаль.
– Боже, деточка, я вовсе не сержусь… Если хочешь осмотреться – вперед; в конце концов, это твой дом.
Мой дом, думает Оливия, и слова бьются колокольчиками надежды у нее в груди. Ханна бросает взгляд на скульптуру, и, кажется, при виде сооружения ее настроение портится.
– Идем, – говорит экономка. – Уже поздно.
Солнце клонится к закату, и они намертво запечатывают дом, будто склеп. Из комнаты в комнату Оливия идет за Ханной, взбирается на кресла и стулья, чтобы помочь закрыть большие ставни и опустить створки окон. Зряшная трата сил – запираться внутри, когда на дворе столь чудесная погода, но Ханна объясняет:
– В такой пустынной местности что-нибудь все время норовит пробраться в дом.
Ужинают они на кухне. Кухонный стол от старости весь в царапинах и вмятинах. Зато никаких очередей громкоголосых девчонок или матушек, надзирающих, точно вороны, за трапезой. Только Эдгар и Ханна весело переговариваются – он, набросив на плечо полотенце, достает из духовки противень, а она накладывает в миску овощи. Оливия расставляет на столе четыре тарелки, хотя Мэтью нет. Оливии даже становится не по себе – так ей хорошо. Словно хлебаешь стылой зимой горячий суп, и с каждым глотком по телу разливается тепло.
– Ну вот, – говорит Эдгар, водружая на стол поднос с медальонами из говядины.
– А что у тебя с рукой? – спрашивает Ханна, заметив бинт на ладони Оливии.
– Боевое ранение, – хмыкает Эдгар. – Ничего, справился, мне такое по плечу.
– С тобой нам повезло, – улыбается Ханна, целуя его в щеку.
Жест такой простой и целомудренный, но видно, что за ним стоят годы теплых чувств. Щеки Оливии заливает краска.
– Что подтверждает одно: мне следует чаще размещать объявления в газетах.
– Скажи миру верные слова, – кивает Эдгар, – и наудачу что-нибудь подвернется.
Оливия замирает.
Я разослал такие письма во все уголки страны. Возможно, именно это отыщет тебя.
– Кроме того, – заявляет Эдгар, опускаясь на свое место, – я решил, что нашу гостью нужно накормить на славу.
Гостью…
Оливия вздрагивает, будто от холодного порыва ветра. Она старается держаться невозмутимо, когда Ханна передает ей миску с печеным картофелем и пастернаком.
– Ешь.
Это целый пир, а за день в саду у Оливии живот подвело. Так хорошо она никогда не ела. Когда первый голод утолен и ест Оливия уже не так поспешно, Ханна принимается расспрашивать, как ей жилось до письма. Оливия объясняется знаками, Эдгар переводит, Ханна, прижав руку ко рту, слушает историю о том, как на ступенях Мериланса нашли сироту и как она провела в приюте почти всю жизнь. Оливия не рассказывает о матушках, о других девочках, о меловой доске и садовом сарае, об Анабель. Ей уже кажется, все это похоронено в прошлой жизни, будто глава в книге, которую можно закрыть и уйти. И она этого хочет – потому что хочет остаться в Галланте. Даже если Мэтью против ее присутствия. Остаться и превратить поместье в свой дом. Остаться и узнать все его секреты – почему обитатели так боятся темноты, что случилось с остальными Прио́рами, что имел в виду Мэтью, когда назвал Галлант про́клятым.
Она уже поднимает руку спросить, но на порог падает тень. Оливия оборачивается, решив, что это гуль, но позади стоит кузен. Он идет к раковине и принимается оттирать с рук садовую грязь.
Мэтью бросает взгляд на Оливию и бормочет:
– Все еще здесь…
Ханна лишь улыбается и поглаживает Оливию по забинтованной руке.
– Машина в ремонте. Сможет выехать лишь через несколько дней, – говорит экономка.
Ее глаза блестят, и блеск этот озорной. Еще одна ложь. Но Мэтью только вздыхает и убирает мыло на место.
– Сядь и поешь, – зовет Эдгар, но кузен качает головой, бормочет, что не голоден, хотя его тщедушное тело словно умоляет о добром ужине.
Мэтью уходит,
