Чак Хоган - Штамм Закат

Сразу же возникло ощущение сладкого покалывания. Через несколько минут гул в сердце утихнет.

Быстродействующая таблетка приободрила Сетракяна. Сомнения, угрызения, плач и скорбение души — все это лишнее, пустой расход мозговой энергии.

Вот он, здесь, пока еще живой. И Манхэттен, который принял и приютил Сетракяна, Манхэттен, растрескиваю­щийся изнутри, взывает к нему.

Прошло уже несколько недель с того момента, как «Бо­инг 777» совершил посадку в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди. С того момента, как явился Владыка и началась эпидемия. Сетракяну все стало ясно наперед, едва лишь до него дошли первые вести о приземлении, — ясно с той чет­костью, с какой иные внутренним чутьем постигают смерть любимого человека, заслышав в неурочный час телефон­ный звонок.

Новость о мертвом самолете охватила весь город. Всего через несколько минут после благополучной посадки в «Боинге» отключились все системы, и лайнер, темный и мрачный, замер на рулежной дорожке. Люди из Центра по контролю и профилактике заболеваний вошли в само­лет в защитных костюмах и обнаружили, что все пассажи­ры и члены экипажа мертвы. Мертвы, за исключением четырех «выживших». Эти выжившие вовсе не были здо­ровы — наоборот, по воле Владыки синдром их заболева­ния лишь усилился. Сам Владыка прятался в гробу, поме­щенном в грузовом отсеке самолета, — монстра доставили через океан благодаря богатству и влиятельности Элдрича Палмера, умирающего человека, который решил воспро­тивиться смерти и вместо нее вкусить вечной жизни, вы­торговав бессмертие за утрату человечеством контроля над собственной планетой. Инкубационный период длил­ся всего день, после чего в мертвых пассажирах активиро­вался вирус, трупы встали с секционных столов и вышли на улицы города, неся с собой вампирскую чуму.

Сетракян понимал, каков истинный размах чумы, но весь остальной мир отвергал чудовищную правду собы­тий. Вскоре после того злосчастного момента еще один самолет выключился сразу после посадки в лондонском аэропорту Хитроу, замерев без признаков жизни на рулеж­ной дорожке по пути к трапу. Самолет «Эр Франс» прибыл в аэропорт Орли уже мертворожденным. То же произо­шло в токийском международном аэропорту Нарита. В мюнхенском международном аэропорту имени Франца Йозефа Штрауса. В известном на весь мир своими мерами безопасности аэропорту имени Бен-Гуриона в Тель-Авиве, где антитеррористическое подразделение спецназа взяло штурмом лишенный света самолет на посадочной полосе, обнаружив лишь, что все 116 пассажиров мертвы или ни на что не реагируют. И тем не менее никто не объявлял тревогу, никто не отдавал срочные приказы обыскать гру­зовые отсеки или уничтожить самолеты на месте. Все про­исходило слишком быстро, и бал правили дезинформация и неверие.

Так оно и шло. Мадрид. Пекин. Варшава. Москва. Бра­зилия. Окленд. Осло. София. Стокгольм. Рейкьявик. Джа­карта. Нью-Дели. Некоторые наиболее воинственные и параноидальные режимы поступили вполне правильно — немедленно объявили в аэропортах карантин и окружили мертвые самолеты войсками. И все же... Сетракян не мог отделаться от подозрения, что эти безжизненные самоле­ты — не столько попытка распространения инфекции, сколько тактическая уловка, дымовая завеса. Только время покажет, прав ли он в своих подозрениях, но, честно гово­ря, этого времени, драгоценного времени, оставалось слишком мало.

Сейчас у изначальных стригоев — вампиров первого по­коления, жертв рейса компании «Реджис эйрлайнс» и их близких — пошла вторая волна созревания. Они начали привыкать к новому окружению и новым телам. Они учи­лись приспосабливаться, выживать и преуспевать в своем выживании. Вампиры переходили в наступление с прихо­дом ночи — в новостях сообщалось о «беспорядках», охва­тывавших большие участки города, и это было отчасти правдой: грабители и мародеры бесчинствовали прямо среди бела дня, — однако никто из комментаторов почему-то не отмечал, что настоящего пика эта активность дости­гала по ночам.

Взрывы насилия происходили повсеместно, и поэтому инфраструктура страны начала разваливаться. Поставки продуктов питания были нарушены, товары поступали в торговые сети с перебоями. Все больше и больше людей исчезало без следа, а в результате доступная рабочая сила сокращалась, и вот уже некому стало восстанавливать энер­гоподачу при отключениях электричества и давать людям свет после вынужденных затемнений. Кривая реагирова­ния полицейских и пожарных пошла вниз, а кривая само­управства и поджогов — наоборот, вверх.

Пожары разгорались, грабежи не утихали.

Сетракян разглядывал свое лицо в зеркале, страстно желая хотя бы мельком увидеть молодого человека, таяще­гося в отражении. Может быть, даже мальчика. Он поду­мал о юном Закари Гудуэдере, который сейчас был с ним — там, дальше по коридору, в свободной спальне. И — стран­ное дело: ему, старику, находящемуся в конце своего жиз­ненного пути, стало очень жаль этого мальчика, всего-то одиннадцати лет от роду, детство которого уже закончи­лось. Мальчика, впавшего в чудовищную немилость. Маль­чика, за которым охотилась немертвая тварь, занявшая тело его матери...

Сетракян неуверенной походкой прошел по своей спальне, минуя то место, где обычно одевался, и едва ли не ощупью нашел кресло. Опустившись в него, он при­крыл лицо рукой в надежде, что головокружение быстро пройдет.

Большое горе вселяет в человека ощущение полной одинокости; это чувство просто обволакивало сейчас Се­тракяна. Он скорбел о своей жене Мириам, умершей мно­го лет назад. Несколько оставшихся фотографий давно вытеснили из памяти Сетракяна ее реальный облик. Он часто разглядывал эти снимки. У них было странное свой­ство: они словно бы вмораживали образ Мириам в давно ушедшее время, а вот истинную сущность ее нисколько не передавали. Мириам была любовью всей его жизни. Авраа­му невероятно повезло; порой он лишь усилием воли за­ставлял себя вспоминать об этом. Он ухаживал за прекрас­ной женщиной, а потом женился на ней. Он видел красоту, и он видел зло. Авраам был свидетелем всего лучшего и все­го худшего в прошедшем столетии и пережил всё. Теперь он становился свидетелем конца.

Сетракян подумал о Келли, бывшей жене Эфраима, ко­торую он видел всего дважды: один раз в жизни и еще один раз — уже в смерти. Сетракян понимал боль Эфраима. И он понимал боль этого мира.

Снаружи послышались глухой удар и треск — то в оче­редной раз столкнулись машины. Далекие выстрелы... На­стойчивый вой автомобильных сирен и упорные трели охранной сигнализации, на которые никто не реагиро­вал... Вопли, пронзавшие ночь, были последними криками рода человеческого. Грабители не только отбирали лич­ные вещи и завладевали собственностью — они отбирали души. И не просто завладевали собственностью — они овла­девали собственно людьми.

Руки Сетракяна бессильно упали и опустились на ката­лог, лежавший на маленьком приставном столике. Каталог «Сотбис». До аукциона оставалось всего несколько дней. Это не было случайностью. Ничто в происходящем не было случайностью — ни недавнее затмение Солнца, ни во­енные конфликты в заморских странах, ни экономический кризис. Мы падаем в строгом порядке, как костяшки до­мино...

Сетракян взял в руки каталог аукциона и нашел нужную страницу. На ней, без какой-либо сопровождающей иллю­страции, шел текст о древнем фолианте:

OccidoLumen1 (1667). Полныл описания первого возвышения Стригоев и досконалъныя опровержения всех доводов, высказы­ваемых противу их существования, переведенные покойным рав­вином Авигдором Леей. Частная коллекция. Украшенная руко­пись, оригинальный переплет. Осмотр по договоренности. Ори­ентировочная цена 15 млн - 25 млн долларов.

Именно эта книга — сама книга, не факсимиле и не фо­токопия — была чрезвычайно важна для того, чтобы по­нять врага человечества: стригоев. И одолеть их.

В основу «Окцидо Люмен» было положено собрание древних месопотамских глиняных табличек, впервые об­наруженных в 1508 году в одной из пещер горной систе­мы Загрос. Таблички, чрезвычайно хрупкие, исписанные текстами на шумерском языке, покоились в кувшинах. Не­кий богатый торговец шелком купил эту коллекцию и по­вез таблички через всю Европу. Торговца нашли задушен­ным в его собственных апартаментах во Флоренции, а склады, принадлежавшие торговцу, кто-то поджег. Та­блички, однако, уцелели — они перешли во владение двух некромантов: знаменитого Джона Ди и куда менее извест­ного адепта черной магии, оставшегося в истории как Джон Молчание.

Ди был советником королевы Елизаветы I. Будучи не в силах расшифровать таблички, он хранил их в качестве магических предметов вплоть до 1608 года, в каковом году, понуждаемый нищетой, продал таблички — при посред­стве дочери Катерины — ученому раввину Авигдору Леви, обитавшему в старом гетто города Мец, что во француз­ской Лотарингии. Несколько десятилетий раввин, во все­оружии своих уникальных способностей, скрупулезно рас­шифровывал таблички — пройдет почти три столетия, прежде чем кто-либо иной сможет расшифровать похо­жие письмена, — и в конце концов преподнес манускрипт с результатами мучительных разысканий в дар королю Людовику XIV.