Охотник за головами - Тим Каррэн
Пилот передал, что до точки высадки оставалось минут пятнадцать-двадцать.
Я закурил и продолжил смотреть на местность внизу. Божьи угодья, можно сказать. Только эти угодья одичали до первобытного зелёного ада, где Всевышний прятал всех уродов, выродков и чудовищ, на которых сам не мог смотреть и в чьём существовании не мог признаться. Туманные холмы уступали место тёмной стороне луны — зловещему лунному пейзажу из воронок и глубоких ям от ковровых бомбардировок «Б-52», изуродованному и выжженному напалмом и дефолиантами. Мёртвый, растерзанный ландшафт, словно плоть прокажённого.
А потом джунгли снова взяли своё, и стала видна тень нашего «Хьюи» на этих зелёных, плотных кронах, и тут стрелок перестал скалиться, перестал коситься в мою сторону, потому что что-то начало долбить в брюхо вертолёта, что-то, от чего нас швыряло из стороны в сторону, вверх и вниз. В нас лупили снизу, и по очередям, вгрызавшимся в обшивку, я понял — это был замаскированный крупнокалиберный пулемёт пятидесятого калибра.
— Держись! — заорал стрелок, пытаясь отстреливаться, пока мы кренились, разворачивались и теряли высоту, а чёрный дым затягивал кабину удушающим облаком, и вертолёт, казалось, окончательно вышел из-под контроля.
Я вцепился в ремни сиденья мёртвой хваткой, как паук на ураганном ветру, а в животе разлилась ледяная тяжесть. Винты ревели над головой — то пронзительно, то глухо, с каким-то болезненным надрывом, а уши заполнял скрежет перемалывающегося металла. Ещё несколько очередей впились в обшивку, и я понял — мы падаем. Стрелка дёрнуло в кресле, когда его горло разворотило, и кусок мяса размером с фунт кровавого фарша пролетел надо мной, как весенний дождь, и вылетел в противоположную дверь.
Кажется, я орал, а пилот что-то кричал, когда мы валились к земле, как подбитая пылающая оса, оставляя за собой шлейф дыма и отчаяния. Нас швырнуло влево, потом вправо, мы летели боком, неслись вниз носом, потом вертелись и кувыркались, и все внутренности подкатили к горлу, а потом, казалось, вылетели через макушку.
Я слышал, как в нас всаживают новые очереди, и видел, как они прошивают насквозь металлический пол. Две новые дыры появились у моих ног, и я поджал ботинки ближе к себе. Фонарь кабины разлетелся вдребезги под градом осколков пластика и металла, а потом пилот обмяк, став похожим на тряпичную куклу... только её набивка была разбросана по всей кабине.
Мы были беспомощны. Помню, как свернулся в тугой комок будто зародыш, когда мы отрикошетили от горного склона, протаранили верхушки деревьев, вырвались и завертелись — теперь уже просто мёртвый кусок железа. Стрелок, пристёгнутый намертво, как младенец в автокресле, мотался туда-сюда в каком-то жутком, чудовищном танце, его руки хлопали и летали, голова болталась на лоскуте плоти, каким-то чудом державшем её на шее. А потом грянул взрыв, оглушительный грохочущий рёв, перевернувший нас через голову, и когда я очнулся, то задыхался от чёрных клубов дыма, ноздри обжигало бензиновыми парами. Я висел вверх тормашками, кровь мягко капала из рваной раны на голове. Давясь и хрипя, видя перед глазами россыпь чёрных точек в серой пелене, я лихорадочно дёргал ремни, путаясь снова и снова, пальцы не слушались, словно резиновые. Вокруг плясало пламя, и я видел, как тело стрелка горит, испуская клубы жирного, тошнотворного дыма.
Потом пряжка щёлкнула, и я рухнул на крышу вертолёта, прокатился через огонь, опаливший волосы, а затем вывалился наружу прямо через дверной проём. Пролетев футов десять, я впечатался в размокший склон холма и катился, катился, пока не замер в зарослях паутинных папоротников.
Когда в глазах прояснилось, меня начало рвать от химической вони, я трясся и скулил. Вертолёт застрял в путанице веток на склоне, объятый пламенем.
Я знал — те, кто нас сбил, уже идут по следу, поэтому заставил себя встать.
Я побежал, спотыкаясь, и снова побежал.
Я продолжал бежать, не зная, что ещё делать.
***
— Вроде приходит в себя, — проговорил чей-то голос.
Я открыл глаза. Лежал на земле, на армейском дождевике. В башке пульсировала боль. Поднял руку потрогать — нащупал влажную повязку. Надо мной стояла группа солдат, все в полевой форме, бронежилетах и касках, на плечах нашивки 1-й дивизии воздушной кавалерии. Попытался подняться, но тут же завалился обратно.
— Не рыпайся пока, — сказал кто-то из них. — Будешь в норме. Ты башкой крепко приложился. Эвакуируют тебя... попозже.
Понадобилось несколько минут, чтобы память вернулась, но когда это случилось, я запаниковал, попытался отползти, и им пришлось меня удерживать. Потом мозги прояснились, и я увидел, как подходит Дэнни Браун — прислонил винтарь к дереву.
— Мак, во что ты, твою мать, опять вляпался? — спросил он, но улыбался, и его доброе чёрное лицо было полно сочувствия. — Ты-то оклемаешься, братишка. А вот ребята с вертушки... трындец им, нахер, полный трындец. Вьетконговцы долбанули по вам из пятидесятого. Мы их засекли и положили, да только для ваших уже поздно было.
— Как вы меня вообще отыскали? — спросил я, глотая из протянутой фляги.
Дэнни рассказал, что я пёр через джунгли как бешеный, раскидывая солдат, пытавшихся помочь. Весь в кровище и листьях, с ветками в волосах, нёс какую-то чушь. Пара кавалеристов скрутили меня, медик вколол успокоительное. Случилось это прошлой ночью... глубокой ночью... теперь уже наступал вечер следующего дня, а я валялся на небольшой поляне на вершине холма. Вокруг вздымались заросшие джунглями склоны.
Я облизнул губы:
— Нашли... тех вьетконговцев, за кем шли?
Дэнни смотрел на жёлто-рыжий туман, поднимавшийся над холмами, словно грязная пелена над чем-то влажным, зелёным и гниющим.
— Нет... ни хрена не видать. Разведка обделалась на этот раз, но...
— Но, блядь, сержант, — влез белый со шрамом на переносице. — Давай правду, всю как есть. Ночью семерых потеряли, разведгруппу. Утром прочесали местность, нашли только кровищу. Зато... зато мы кое-что слышали.
Я приподнялся на локтях. В башке бешено застучало, потом боль замедлилась до ровного, настойчивого ритма, как барабанная дробь — бум, бум, бум. Затем и это стихло.
— Что слышали? — спросил я, и голос прозвучал тревожнее, чем хотелось.
