Мальчики в долине - Филип Фракасси
Сэмюэл и Иона – близкие друзья, они сразу подружились, как только прибыли сюда несколько лет назад. Сэмюэл невысокий, но сильный, как бык. Его родителей-фермеров ограбили и убили в собственном доме, а он, их единственный ребенок, каким-то образом избежал ужасной участи. Что касается Ионы, то он никогда не говорит о своем прошлом, но нет сомнений, что он испорчен до мозга костей. С его воскового лица не сходит ухмылка, и он часто проводит кончиком пальца по шраму, рассекающему его щеку, – напоминание о его бурном прошлом. Насколько я знаю, Сэмюэл – его единственный настоящий друг, так что нет ничего странного в том, что они сидят рядом. Но эти двое – известные задиры и часто издеваются над Саймоном и Терренсом.
Но сейчас, словно простив друг друга или забыв о прошлом, они все сидят вместе и перешептываются, как заговорщики. Как будто они внезапно стали лучшими друзьями.
Как будто у них есть общий секрет.
– С каких это пор твой питомец подружился с этими маленькими засранцами, Сэмюэлом и Ионой? Они же ненавидят Саймона.
Я просто пожимаю плечами, хотя знаю, что он прав. Тем не менее я ненавижу, когда он называет Саймона моим питомцем – прозвище, которое он придумал, когда сразу после его прибытия я взял несчастного ребенка под свое крыло. Долгие годы над ним жестоко издевались родители, и освободился он от них, только когда они умерли от гриппа – участи, которой он чудом избежал. Он был таким беспомощным, таким застенчивым, и я видел, как трудно ему было не бояться других детей, священников, собственной тени. Я подружился с ним, и со временем он стал относиться ко мне как к старшему брату.
Думаю, несмотря на его напускную черствость, Дэвида раздражает, что многие мальчики тянутся ко мне. Но это только потому, что я отношусь к ним с добротой. И чувствую ответственность за них. Можно сказать, во мне живет врожденное стремление защищать слабых. Уверен, если бы Дэвид хоть немного помогал младшим мальчикам, они бы точно так же потянулись к нему.
Из-за этого панциря, в который он спрятался, многие – как священники, так и другие мальчики – не понимают Дэвида. Они не видят в нем той доброты, которую вижу я. У него большое сердце, яркое, словно расцветшая роза, пусть и окруженное для защиты шипами. Кроме того, его безучастный вид часто вводит других в заблуждение. Большинство считает, что он не блещет ни умом, ни проницательностью. По опыту я знаю, что это не так. На самом деле он превосходит меня и в том, и в другом. Но не выставляет это напоказ, предпочитая вести себя как беззаботный тупица, потому что ни лишние обязанности, ни внимание ему не нужны.
Но в такие дни, как сегодня, я рад, что у меня есть такой проницательный друг. Мне приятно думать, что, если дело дойдет до драки, я не останусь в одиночестве.
– Подойду к ним, – говорю я.
Дэвид фыркает, но его лицо выражает беспокойство.
– Если что, ты сам виноват, – говорит он и возвращается на свою кровать.
Он достает потрепанный номер «Популярной науки» из-под матраса, который читает уже несколько месяцев, ложится, раскрывает журнал и всем видом показывает, что происходящее его не интересует.
Чудесно.
Собравшись с духом, я встаю и направляюсь к мальчикам, сидящим в кругу. Пока я иду в дальний конец комнаты, у меня возникает ощущение, что на меня устремлено множество взглядов. Приближаясь к этому кружку начинающих заговорщиков, я пересчитываю их.
Девять.
Я оглядываюсь по сторонам, проходя мимо кроватей остальных мальчиков: кто-то занят своими мыслями, кто-то с наслаждением досыпает, кто-то просто ждет, чтобы что-то произошло. Интересно, почему больше никто не присоединился к этому собранию? Остальные либо не замечают его, либо им все равно, либо, как и Дэвид, они чувствуют какой-то подвох.
Подходя к ним, я улыбаюсь, пытаясь изобразить беззаботное дружелюбие, хотя ничего подобного не чувствую. Даже близко.
Терренс замечает меня первым, но обращается ко мне Саймон.
Остальные мальчики замолкают.
– Привет, Питер.
– Привет, Саймон. Что это вы задумали?
Саймон широко улыбается, и, когда и другие поворачивают головы, устремляя на меня пустые взгляды, у меня возникает неприятное чувство в животе.
– Да ничего. Просто наслаждаемся свободным утром.
С ближайшей кровати за моей спиной раздается голос Джонатана:
– Сегодня что, праздник?
Они с Финнеганом хихикают, и я понимаю, что, что бы здесь ни происходило, остальные как минимум наблюдают, если не подслушивают, издалека.
Все это очень странно.
– Хорошо, – говорю я, стараясь казаться веселым, хотя и не знаю, зачем мне притворяться. Наверное, для того, чтобы успокоить нервы. Все происходящее кажется мне неправильным. Это совсем на них не похоже. Ни на кого из них. – Что ж, надеюсь, нас скоро позовут на завтрак. Я просто умираю с голоду.
Никто из них не отвечает, все только смотрят на меня с отсутствующим выражением лица, и я отворачиваюсь, покраснев от смущения. Я возвращаюсь к своей кровати, но, сделав несколько шагов, останавливаюсь. Я не часто бываю в этом углу спальни и оглядываю все помещение: двойные двери в дальнем конце, два длинных симметричных ряда кроватей – временное пристанище для сирот.
Что-то мне кажется странным. Я как будто стою на мягко покачивающейся лодке (на самом деле я никогда не был на лодке, но именно так я себе это представляю). Кажется, что вся комната раскачивается или, скорее, пульсирует. Как будто стены расширяются и опадают, словно легкие, а воздух напоминает бьющееся сердце, которое ритмично сжимается, перекачивая кровь.
Я тру глаза и заново осматриваю комнату. Я пытаюсь найти еще что-то странное и необычное, что могло бы объяснить мои ощущения и помочь понять поведение мальчиков, собравшихся позади меня. Враги, которые вдруг стали друзьями.
Но больше ничего странного я не вижу, кроме разве что упавшего креста. Он все еще стоит, печальный и оскорбленный, у дальней стены.
В остальном все как всегда. Обычно и, честно говоря, скучно.
Я решаю, что лучше всего сейчас одеться, сходить в уборную, что давно пора было сделать, а потом подумать, как всех накормить. Если вести себя как обычно, заняться конкретными делами, это поможет успокоить разгулявшиеся нервы.
Почувствовав себя лучше, я возвращаюсь к своей кровати и комоду, слегка злясь на себя за то, что позволил Дэвиду так меня растревожить…
И тут двери спальни открываются. На пороге с угрюмым видом стоит Джонсон.
Рядом с ним Бартоломью.
Вблизи я понимаю, что Бартоломью
