Кэрри - Кинг Стивен
– Ты даже не притронулась к пирогу, Кэрри. – Мама оторвала взгляд от религиозной брошюры, что она штудировала, прихлебывая чай. – Я его сама испекла.
– У меня от них прыщи, мама.
– Прыщами Господь наказывает тебя, чтобы ты хранила целомудрие. Ешь.
– Мама?
– Да?
Кэрри наконец решилась.
– Томми Росс пригласил меня в следующую пятницу на выпускной бал…
Мама мгновенно забыла о брошюре и уставилась на нее с таким видом, словно не поверила своим ушам. Ноздри у нее затрепетали, как у лошади, заслышавшей трещотку гремучей змеи.
Кэрри пыталась проглотить застывший в горле ком страха,
(я не боюсь ее нет боюсь)
но это удалось ей лишь отчасти.
– …он – хороший парень. Томми обещал заехать перед этим, чтобы представиться, и…
– Нет.
– …вернуть меня домой к одиннадцати. Я…
– Нет, нет и нет!
– …согласилась. И пожалуйста, пойми, мама, что мне пора уже… начинать ладить с людьми, пытаться, во всяком случае. Я – не такая, как ты. Да, я смешная – вернее, это в школе так думают. Но мне это не нравится. Я хочу попытаться стать нормальным человеком, пока не поздно, и…
Мама выплеснула ей в лицо свою чашку чая.
Нет, не кипяток, чай был чуть теплый, но Кэрри умолкла мгновенно. Она сидела за столом, словно парализованная, и капли янтарной жидкости стекали у нее по щекам и по подбородку на белую кофточку, где расползалось большое желтое пятно. Липкое пятно с легким запахом корицы.
Миссис Уайт вздрагивала от злости, лицо ее застыло холодной маской, и только ноздри еще трепетали. Неожиданно она запрокинула голову и закричала куда-то в потолок:
– Боже! Боже! Боже! – Челюсти смыкались за каждым словом, будто капкан.
Кэрри сидела не двигаясь.
Мама встала и обошла вокруг стола. Ее трясущиеся руки с полусогнутыми пальцами походили в этот момент на хищные когтистые лапы. На лице – безумная смесь сопереживания и ненависти.
– В чулан! – приказала она. – Немедленно в чулан и молись.
– Нет, мама…
– Парни… Да, теперь и до этого дошло. После первой крови начинаются парни. Как поганые псы, как принюхивающиеся ищейки, они идут на запах. Этот запах!
Она развернулась и наотмашь влепила Кэрри пощечину – словно щелкнул
(о боже я так ее теперь боюсь)
в воздухе кожаный ремень. Кэрри покачнулась, но все же удержалась на стуле. Отпечаток ладони на щеке, поначалу белый, налился густым красным цветом.
– Вот тебе моя отметина… – Глаза миссис Уайт расширились до предела и словно остекленели. Она часто, прерывисто дышала и говорила будто сама с собой, в то время как скрюченные пальцы вцепились Кэрри в плечо и подняли ее из-за стола.
– Я все видела. Все знаю. Да уж. Но. Я. Никогда. Этого. Не делала. Только с ним. Потому что. Он. Взял. Меня. Силой… – Она умолкла, и ее взгляд скользнул к потолку.
Кэрри оцепенела от ужаса. Мама вела себя как припадочная – казалось, на нее снизошло какое-то великое откровение, которое вот-вот ее уничтожит.
– Мама…
– В машинах… Да уж, я знаю, где они прибирают тебя к рукам. За городом. В придорожных мотелях… Виски. Этот запах… Они дышат на тебя этим запахом! – Голос ее поднялся до крика. На шее вздулись вены, а запрокинутая голова заходила по кругу, словно ее взгляд искал что-то на потолке.
– Прекрати, мама.
Слова вернули ее в некое туманное подобие действительности. Губы миссис Уайт раскрылись от удивления, и она замерла посреди кухни, будто пытаясь отыскать в этом новом мире что-то старое, знакомое, за что можно уцепиться.
– В чулан, – пробормотала она наконец. – Иди в чулан и молись.
– Нет.
Мама занесла руку для удара.
– Нет!
Рука застыла в воздухе. Мама уставилась на нее, словно не могла поверить, что она все еще там или все еще цела.
Ни с того ни с сего с подставки на столе поднялся противень с пирогом и, метнувшись через всю кухню, врезался в стену рядом с дверью в гостиную. По стене поползли фиолетовые потеки черничного варенья.
– Я иду на бал, мама!
Мамина перевернутая чашка подскочила и, просвистев у нее над ухом, вдребезги разбилась над плитой. Миссис Уайт взвизгнула и рухнула на колени, закрыв лицо руками.
– Дьявольское отродье, – простонала она. – Дьявольское отродье. Сатана…
– Встань, мама.
– Похоть и распущенность, искушение плоти и…
– Встань!
Мама умолкла и встала, все еще держа руки над головой, словно собиралась сдаваться. Губы ее беззвучно шевелились, и Кэрри показалось, что она молится.
– Я не хочу с тобой ссориться, мама, – сказала Кэрри срывающимся голосом и с трудом заставила себя продолжить. – Но я хочу, чтобы ты не мешала мне жить своей жизнью. Твоя… твоя мне не нравится.
Она умолкла, испугавшись собственной смелости. Преступная мысль наконец-то вырвалась наружу, и это было в тысячу раз хуже, чем даже то самое Грязное Слово.
– Ведьма, – прошептала мама. – Недаром сказано в Святой Книге: «Ворожеи не оставляй в живых». Твой отец делал Божью работу и…
– Я не хочу об этом слышать, – заявила Кэрри: когда мама говорила об отце, это всегда действовало на нее угнетающе. – Но я хочу, чтобы ты поняла: отныне у нас все будет по-другому. – Глаза ее блеснули, и она тихо добавила: – Им тоже придется это усвоить.
Мама продолжала бормотать что-то себе под нос.
Кэрри даже не почувствовала удовлетворения: развязка не оправдывала ее ожиданий, и от этого словно ком застрял в горле. Неуютное ощущение тяжести в животе не давало покоя, и она отправилась в подвал за спрятанным там свертком.
Конечно, так лучше, чем сидеть в чулане. Слов нет. Все что угодно, только не этот чулан с голубым светом и удушливым запахом пота и греховности. Все что угодно. Абсолютно все.
Она остановилась, прижав сверток к груди, и закрыла глаза, прячась от света тусклой голой лампочки, заросшей паутиной. Конечно же, Томми Росс ее не любит – на этот счет она не обманывалась. Тут, скорее, какая-то странная форма покаяния – понять это было не сложно. И откликнуться, согласиться. Ведь она лучше других понимала, что такое покаяние, – понимала всю свою сознательную жизнь.
Он сказал, что все будет хорошо, что они позаботятся об этом. Уж что-что, а она-то точно позаботится. И не дай Бог им устроить какую-нибудь пакость! Не дай Бог. Она не знала, от Господа ее дар или от дьявола, и теперь вдруг, когда поняла, что ей все равно, ее охватило почти неописуемое чувство облегчения – словно упал с плеч тяжеленный груз, который она носила всю жизнь.
Мама наверху продолжала бормотать. Только теперь уже не «Отче наш» – теперь она читала молитву об изгнании нечистой силы.
Из книги «Меня зовут Сьюзен Снелл» (стр. 23):
В конце концов об этом даже сняли фильм. Я его видела в апреле, и, когда вышла из кинотеатра, меня чуть не стошнило. Когда в Америке случается что-то важное, кому-то обязательно хочется покрыть все сусальным золотом и украсить ленточками. Чтобы можно было забыть. И вряд ли кто-нибудь понимает, насколько это серьезная ошибка – забыть Кэрри Уайт…
В понедельник утром Грэйл и его заместитель Мортон пили кофе в директорском кабинете.
– От Харгенсена пока ничего не слышно? – спросил Мортон. Губы его при этом изогнулись в этакой уэйновской ухмылке, но все равно было заметно, что он волнуется.
– Ни звука. И Кристина перестала болтать, что ее папочка пустит нас по миру. – Грэйл подул на свой кофе.
– Но ты, похоже, не очень радуешься?
– Пожалуй. Ты слышал, что Кэрри Уайт идет на выпускной бал?
Мортон удивленно заморгал.
– С кем? С Клювом?
«Клювом» в школе прозвали Фредди Холта, еще одного из «отверженных». Весил он, дай Бог, фунтов сто, но, увидев его, нетрудно было поверить, что шестьдесят из них приходится на нос.
– Нет, – ответил Грэйл. – С Томми Россом.
Мортон поперхнулся и закашлялся.
– Вот-вот, я примерно так же себя чувствовал, когда об этом узнал.
