Энн Райс - Меррик

Что касается свечи, то она стояла на крышке красивого сундука как раз напротив двери.

Это был манящий свет, лившийся наружу из глубокого стакана, позади которого стояла и смотрела в самую его сердцевину прекрасная гипсовая фигурка святого Петра с золотыми ключами от Царства Небесного – скульптура высотой примерно в полтора фута, изображавшая Петра темнокожим, со светло-желтыми стеклянными глазами, одетым в мягкие зеленые одежды, расшитые золотом, и в пурпурную накидку с еще более затейливым золотым узором. В руках святой держал не только всем известные ключи от рая, но и большую книгу.

От потрясения волосы у меня на затылке встали дыбом.

Конечно, я сразу понял, что эта скульптура символизирует не только святого Петра, а еще и Папу Легбу, бога-посредника, бога, открывающего духовные царства, дабы посредством колдовства ты мог добиться успеха.

Прежде чем начинать заклинания, молитву или жертвоприношение, следует воздать должное Папе Легбе. И тот, кто ваял эту скульптуру, разбирался в подобных вещах. Как еще объяснить намеренно темный цвет кожи святого, который теперь казался персонажем какой-то колдовской книги? В культе кандомбле у него был помощник, к которому я раньше очень часто обращался. Бог по имени Эшу[Эшу – персонаж афро-бразильской мифологии; злой демон.]. В любом храме кандомбле ритуальные церемонии начинались с приветствия Эшу.

Глядя на статуэтку и свечу, я вспомнил даже запах бразильских храмов с утоптанными земляными полами. Услышал гул барабанов. Уловил запах блюд, разложенных в качестве подношения. Ко мне вернулись все ощущения из прошлого.

Вернулось также еще одно воспоминание: о Меррик.

– Папа Легба, – громко прошептал я, после чего слегка склонил голову и почувствовал, как кровь прилила к лицу. – Эшу, – также шепотом обратился я к другому божеству. – Пусть вас не обидит то, что я здесь делаю.

Я произнес короткую молитву, более привычно звучащую на давно знакомом мне португальском, и попросил не лишать меня доступа в только что открытое царство, ведь я относился к богам кандомбле с неменьшим уважением, чем Меррик.

Фигурка, разумеется, осталась неподвижной, светлые стеклянные глаза смотрели прямо на меня, но до сих пор мне редко выпадало лицезреть что-то, столь непостижимым и необъяснимым образом казавшееся живым.

«Наверное, я схожу с ума», – мелькнуло в голове.

Но разве не затем я пришел к Меррик, чтобы попросить ее прибегнуть к колдовству? И разве я плохо знаю Меррик? Впрочем, я никак не ожидал стать свидетелем подобных трюков!

Я снова вспомнил храм в Бразилии, где провел несколько месяцев, запоминая, какие листья можно подносить в дар божествам, слушая легенды и, наконец, спустя месяцы и месяцы мучительных тренировок танцуя вместе со всеми по часовой стрелке и приветствуя каждое божество особым жестом или танцевальным па. Такие танцы продолжались до тех пор, пока на их участников не снизойдет исступление и они не почувствуют, что божество входит в них, овладевает их душой... А потом наступало пробуждение и человека охватывало восхитительное чувство полного изнеможения... В памяти не оставалось абсолютно никаких воспоминаний о вселившемся в него на короткое время божестве, и потому приходилось полагаться на рассказы очевидцев.

Да, конечно... Разве мы не этим здесь занимались – разве не взывали к тем же старым духам? А Меррик лучше других знала все мои сильные и слабые стороны.

Мне долго не удавалось оторвать взгляд от лица святого Петра, но наконец я все-таки сумел это сделать.

Я попятился, как делает это любой покидающий святое место, и бесшумно метнулся в спальню.

И снова вдохнул явственный цитрусовый аромат флоридской воды, смешанный с запахом рома.

Куда подевались ее любимые духи, «Шанель № 22»? Неужели она перестала ими пользоваться? Запах флоридской воды был очень силен.

Меррик лежала на кровати, погруженная в сон.

Похоже, за последний час она даже не шелохнулась. Меня поразило в эту секунду сходство ее наряда – белой блузки и юбки – с классическим одеянием жриц кандомбле. Для полноты картины не хватало только тюрбана на голове.

Рядом с ней на столике стояла початая бутылка рома, опустошенная примерно на треть. Все остальное на первый взгляд оставалось по-прежнему. Запах ощущался очень явственно: это означало, скорее всего, что она специально распылила жидкость в комнате, чтобы умилостивить бога.

Во сне Меррик выглядела идеально, словно вновь превратилась в маленькую девочку. Меня поразила мысль, что, преврати я ее в вампира, это безукоризненное лицо сохранится таким навеки.

Мною овладели страх и омерзение. И впервые за многие годы я вдруг осознал, что способен без чьей-либо посторонней помощи наделить магической силой вампира кого угодно, будь то она или кто-либо другой. И впервые я понял, насколько чудовищен соблазн.

Разумеется, ничего подобного с Меррик не произойдет. Ведь она мое дитя. Она моя... дочь.

– Меррик, просыпайся! – резко произнес я, тронув ее за плечо. – Изволь объяснить мне эти видения. Просыпайся!

Никакой реакции. Она казалась мертвецки пьяной.

– Меррик, просыпайся! – повторил я очень сердито и приподнял ее за плечи обеими руками, но голова запрокинулась назад.

Моих ноздрей коснулся запах «Шанель». Как я любил этот аромат!

При виде ее груди, открывшейся в низком вырезе блузки, меня сковала такая боль, что я разжал пальцы, и Меррик рухнула обратно на подушки.

– Зачем ты проделывала эти трюки? – обратился я к неподвижному телу красивой женщины, лежавшей передо мной на кровати. – Что ты хотела сказать? Неужели ты думаешь, что меня можно отпугнуть таким образом?

Но взывать к ней было бесполезно. Меррик не притворялась. Она действительно вырубилась. Я не смог уловить ни одной ее мысли – ни явной, ни подспудной. Быстро осмотрев миниатюрный бар, я увидел, что за время моего отсутствия она успела прикончить пару маленьких бутылочек джина.

– Как это на тебя похоже, Меррик! – воскликнул я в сердцах.

В прошлом она часто пила без меры. После многомесячной кропотливой исследовательской работы дома или в поездках Меррик вдруг объявляла, что «отправляется на Луну», запасалась спиртным и, скрываясь от всех, пила по нескольку дней кряду. Предпочтение она отдавала сладким и пряным напиткам: рому из сахарного тростника, абрикосовому бренди, ликерам...

В такие периоды она была очень задумчива, много пела, танцевала, что-то записывала и требовала, чтобы ее оставили в покое. Если ее никто не тревожил, все обходилось без проблем, но любое вмешательство, малейшее возражение могли вызвать истерику, тошноту, дезориентацию в обстановке, за которыми следовала отчаянная попытка обрести трезвость сознания и в довершение всего – чувство вины. Но такое случалось редко. Обычно запой продолжался примерно неделю, и все это время ее никто не беспокоил. И в конце концов однажды утром она просыпалась, заказывала завтрак с крепким кофе и через пару часов возвращалась к работе – до следующих маленьких каникул, которые наступали где-то через полгода или чуть больше.