Энн Райс - Меррик

– Старое поколение поймет, почему я не пошла в Таламаску, когда их покой и уединение нарушат агенты ордена? – поинтересовалась Меррик. – Вы сознаете, куда все это приведет?

– Ты нас недооцениваешь, – спокойно ответил я. – Но, думаю, мы проводим нашу последнюю ночь в этой квартире, а потому я говорю «прощай» всем этим вещам, которые дарили нам покой. И вам бы следовало попрощаться.

Все посмотрели на Лестата, на его напряженное злое лицо.

– Ты же понимаешь, – обратился он прямо ко мне, – что я могу легко стереть с лица земли тех самых служителей, которые за нами наблюдали, а теперь еще и угрожают.

Меррик сразу запротестовала, и я присоединился к ней. Поначалу наш протест выразился в основном в жестах отчаяния, но потом я взмолился, почти скороговоркой:

– Не делай этого, Лестат. Давай уйдем отсюда. Давай убьем их веру, а не их самих. Как маленькая отступающая армия, мы сожжем все, что могло бы стать их трофеями. Мне невыносима мысль о том, чтобы пойти против Таламаски. Я не способен на это. Больше мне сказать нечего.

Меррик хранила молчание и лишь кивала.

– Тогда ладно, – с мстительной решимостью заявил Лестат. – Я подчиняюсь, потому что люблю вас. Мы уйдем. Покинем дом, который служил мне столько лет; покинем город, который все любим; мы оставим все это и найдем пристанище, где никто не сможет вычислить нас в толпе. Мы так и поступим, но говорю сразу, что мне это не нравится. Отныне я считаю, что служители ордена, написавшие эти письма, утратили право на неприкосновенность, если когда-то вообще им обладали.

Все было решено.

Мы взялись за работу, действуя быстро, молча и тщательно, чтобы не осталось ни капли крови, которая могла бы заинтересовать Таламаску.

Вскоре квартира сияла чистотой, лишившись всего, что можно было бы считать уликой, а затем мы, все четверо, перешли в дом Меррик и провели там такую же тщательную уборку, сожгли белое шелковое платье, оставшееся после того ужасного сеанса, и разрушили оба алтаря.

Затем мне пришлось посетить свой старый кабинет в приюте Святой Елизаветы и с величайшим сожалением предать огню многочисленные дневники и научные заметки.

Работа оказалась утомительной и угнетающей. Но ее нужно было сделать.

Таким образом, на следующую ночь мы покинули Новый Орлеан. Задолго до утра трое – Луи, Меррик и Лестат – первыми отправились в путь.

Я немного задержался за письменным столом в задней гостиной, чтобы написать письмо тем, кому когда-то безгранично доверял и к кому питал нежную любовь.

Я писал собственноручно, чтобы они сразу поняли, что послание имеет для меня особую важность, и отнеслись к нему соответственно.

«Моим дорогим старшинам, кто бы вы ни были.

Вы неразумно поступили, послав нам такие язвительные и агрессивные письма. Боюсь, что однажды ночью вам придется – некоторым из вас – дорого заплатить за содеянное.

Пожалуйста, поймите, что это отнюдь не вызов. Я уезжаю и к тому времени, когда вы получите это письмо, буду уже вне пределов вашей досягаемости.

Но знайте: ваши угрозы задели гордость сильнейшего из нас – того, кто до недавнего времени не считал вас объектом своих интересов.

Из-за своих угроз и неудачных формулировок вы лишились защитного покрова, которым были окутаны до сих пор. И отныне стали такой же добычей для тех, кого решили напугать, как любой другой смертный, будь то мужчина или женщина.

Более того, вы совершили еще одну чудовищную ошибку, и я советую вам хорошенько подумать, прежде чем планировать следующий шаг, имеющий отношение к нашим общим тайнам.

Вы стали интересным соперником для того, кто любит сложные задачи, и мне придется употребить все свое влияние, чтобы защитить вас – по отдельности или всех вместе – от ненасытной жажды, которую вы в нем так неосторожно пробудили».

Я внимательно прочитал написанное и уже собирался поставить подпись, как вдруг холодная рука Лестата крепко сжала мое плечо.

Он повторил слова «интересным соперником» и хитро рассмеялся.

– Не причиняй им вреда, прошу тебя, – прошептал я.

– Пошли, Дэвид, – уверенно произнес он, – нам пора уходить. Пошли. Напомни мне, чтобы я рассказал о своих неземных скитаниях и еще о многом другом.

Я склонился над листом, тщательно выводя подпись, и тут осознал, что за свою жизнь мне пришлось подписать для Таламаски бесчисленное количество документов, и вот теперь я вновь ставлю подпись под документом, который тоже останется в архивах ордена.

– Ладно, дружище, я готов, – сказал я. – Но дай мне слово.

Мы прошли по длинному коридору в заднюю половину дома. Его тяжелая рука по-прежнему лежала у меня на плече. От одежды и волос Лестата пахло свежестью.

– Нам предстоит написать о многом, – заговорил он. – Ты ведь не станешь удерживать нас от этого, правда? И в своем новом убежище мы сможем излить свои признания на бумагу.

– Да, – ответил я, – сможем. Никто не лишит нас права писать, Лестат. Надеюсь, этого достаточно.

– Вот что я тебе скажу, старина, – произнес он, останавливаясь на балконе и бросая последний взгляд на дом, который так любил. – Давай оставим его Таламаске, что скажешь? Обещаю, ради тебя я стану самим воплощением терпения, если только служители ордена не вооружатся кольями. Ну как, справедливо?

– Вполне, – ответил я.

Итак, я завершаю повествование о том, как Меррик Мэйфейр стала одной из нас, и о том, как и почему мы покинули Новый Орлеан, чтобы затеряться в огромном мире.

Эту историю я написал для вас, мои братья и сестры в Таламаске, а также для многих и многих других людей.

4:30 пополудни.

Воскресенье

25 июля 1999 г.