Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

Она отпрянула от него и вцепилась обеими руками в плечо фельдфебеля. Но фельдфебель Хвастек вырвался из ее объятий. Он сделал это так, как если бы стряхнул с рукава паука. Это придало саперу храбрости. Он присел на корточки рядом с Фридой Гошек и начал поглаживать ее колени и руки и прижимать ее ладонь к своему лицу. Глядя на это, остальные засмеялись. Фрида Гошек оттолкнула его, прижалась к фельдфебелю и закричала:

— Смотри, что он делает. Прогони этого нахала! Что он себе позволяет!

Фельдфебель встал и надел шинель.

— Тебе нравится этот парень? — спросил он. — Тебе нравится этот человек? В таком случае он твой; коли он тебе нравится, я тебе его дарю.

Фрида Гошек испуганно уставилась на него, но он больше не произнес ни слова и, протиснувшись между рядами столов, вышел на улицу с выражением полнейшего безразличия на лице. Фрида добежала за ним до двери. «Йинда! кричала она — так она всегда называла фельдфебеля. — Йинда! В чем дело? Ты куда? Когда ты вернешься?» Но так и не получив ответа, она постояла еще некоторое время в нерешительности у входа, раздумывая над тем, что с ним такое произошло и не стоит ли ей броситься догонять его на улицу, а затем вернулась, недоумевающая и безутешная, за мой столик.

Между тем пивная была полна саперов, среди которых терялись остальные солдаты. Повсюду виднелись стального цвета фуражки и шелковые офицерские звездочки. Саперы вели себя развязно, шумели, орали песни и затевали ссоры с фельдъегерями. Подсаживаясь к игрокам в «двадцать одно», они выгребали из карманов на стол полные горсти монет. Один из них взял со столика скрипку фельдфебеля и заиграл на ней песенку об адмирале Канимуре, трусливо ударившемся в бега, а остальные подхватили припев:

Он сидит, чаи гоняет,Кофе и какао пьет.Он сидит, чаи гоняет,Дузит кофе с коньяком.

Тут трое из них набросились на Фриду Гошек и схватили ее за талию и руки, а четвертый — маленький, тщедушный субъект — приблизился к ней с важным видом, держа в руке кружку пива. Фрида стояла растерянная, не зная, как от них отделаться, и почти не сопротивлялась, когда четверо повели ее к выходу из пивной. Вскоре трое из них вернулись в зал, хихикая и довольно потирая руки; что же касается четвертого — того, что с важным видом держал в руке кружку пива, — то в тот вечер ни он, ни Фрида Гошек не попадались нам больше на глаза.

Фельдфебеля Хвастека я больше не видел. На другое утро я не смог самостоятельно подняться с постели — это был тиф, — и меня перенесли в лазарет. В своих смутных снах и горячечном бреду я видел саперов, которые в немыслимых количествах выползали из всех углов и надвигались на меня или хотели со мной чокнуться — такими же они представлялись мне накануне вечером, когда я уже смотрел на них глазами тяжело больного человека. Двумя днями позже я услышал выстрел и вопли русина Грушки Михаля, крики ефрейтора, который звал дежурного, а потом и предсмертные хрипы фельдфебеля, лежавшего в соседней комнате.

Прошло много недель, прежде чем врач разрешил мне покинуть палату, и я первым делом направился на Карлсгассе, 12. Уже стояло лето, женщины продавали на улицах груши и абрикосы, а к сезону вишен я не успел.

Я чувствовал невероятную слабость и шел, опираясь на трость. На мосту мне пришлось сделать остановку и отдохнуть, так что дорога до Карлсгассе заняла у меня целый час. На этот раз я спокойно и уверенно поднялся по лестнице, без страха и замирания сердца. Я не боялся встреч с жильцами. Сегодня у меня не было необходимости напоминать жене обер-лейтенанта о ее давнишнем знакомстве с моей сестрой и ждать, пока она соизволит об этом вспомнить. Я был лучшим другом фельдфебеля, я имел право знать все, что она знала о его последних днях.

Я позвонил. Служанка, отворившая дверь, была мне незнакома. Я спросил, могу ли я видеть госпожу. Ее нет дома, прозвучало в ответ, зато господин здесь.

Девушка провела меня в соседнюю комнату, и я вступил в гостиную, из которой в прошлый раз доносились детский смех и голос фельдфебеля. Пианино стояло перед окном, и я кивнул ему, как старому знакомому.

В гостиной были двое людей, которых я не знал. Гладко выбритый господин, листавший художественный альманах и с первого взгляда вызвавший у меня сильнейшую антипатию, и дама, с хмурым видом сидевшая на диване.

Я поздоровался, но оба лишь рассеянно кивнули в ответ, не удостоив меня даже взглядом. Гладко выбритый господин закурил сигарету. Затем отворилась дверь, и навстречу мне вышел мужчина с каштановой эспаньолкой.

— Я бы хотел видеть господина обер-лейтенанта Хаберфельнера, — сказал я.

— Ах, обер-лейтенанта Хаберфельнера! — сказал господин с козлиной бородкой. — Он уже давно здесь не живет, он уехал.

— Уехал? Куда? — спросил я, озадаченный и безгранично разочарованный.

— К сожалению, это мне неизвестно. В какой-то другой гарнизон. Кажется, в Рейхенберг. Или в Терезиенштадт.

Затем он принялся расспрашивать меня о некоторых из наших офицеров. Он тоже служил в полку, он знает там всех. «Не собирается ли старший полковой врач Гавлик на пенсию? Ведь, если я не ошибаюсь, он служит уже почти сорок лет?»

— Тридцать семь, — поправил я машинально, продолжая думать лишь о том, что никогда больше не увижу женщину, которую искал.

— Травма? — спросил господин с бородкой, указав на мою трость. Сломали ногу?

— Нет. Болел тифом.

— Ах, тифом. Неудивительно. Питьевая вода — сущая отрава. Куда смотрит муниципалитет? Ну, тогда до свидания.

Выйдя из квартиры, я увидел на двери латунную табличку, которую прежде не заметил. «Доктор Эрвин Шебеста, зубной врач», — значилось на ней, а ниже были указаны часы приема.

Мы никогда не узнаем, что пережил фельдфебель Хвастек в свой последний приход в дом обер-лейтенанта. Возможно, и даже более чем вероятно, что с того раза он вообще больше не видел эту пару и взялся за оружие, потому что заблудился в своем прошлом и не смог найти или не захотел искать выход. Кто знает? Я пытался навести справки в «Картечи», но безуспешно. Фрида Гошек больше там не появлялась. Теперь, как мне сказали, она работает на картонажной фабрике в одном из дальних предместий — в Либене или Каролинентале. Товарищи фельдфебеля, видевшие его незадолго до самоубийства, не смогли сообщить мне ничего вразумительного. Они смотрели на его смерть совсем другими глазами, нежели я. Следовать по тайным, извилистым тропкам человеческой души — не в характере чешского солдата. Они предпочитают простые, ясные и трогательные любовные истории с серьезным концом, какие каждый из них переживает по нескольку раз в жизни. Подобными историями изобилуют их песни. Так и из смерти фельдфебеля Хвастека они сделали трогательную, нежную и довольно банальную любовную историю. Они рассказывают, что он покончил с собой, когда узнал, что Фрида Гошек изменила ему с капралом саперов. Писарь из батальонной канцелярии намалевал его портрет, который потом долго висел в пивном зале «Картечи», прикрепленный к стене канцелярской кнопкой. На ней были изображены фельдфебель и Фрида Гошек, слившиеся в объятиях, щека к щеке, влюбленная пара. Вокруг них был изображен венок из пылающих сердец и переплетенных рук, а на заднем плане виднелись заляпанные пивом и подливкой для жаркого башни, крыши и шпили Праги.