Стивен Кинг - Дьюма-Ки

Я открыл страницу и посмотрел на маленькую девочку, прижимающую палец к губам.

Она слушает, поэтому – тс-с-с-с. Если ты говоришь, она слышит, поэтому – тс-с-с-с. Плохое может случиться, и еще худшее ждет впереди. Ужасные страшилища в Заливе, которые ждут, чтобы утопить тебя и отвезти на корабль, где ты будешь жить, только это не жизнь. А если я попытаюсь сказать? Тогда плохое может случиться со всеми нами, со всеми нами сразу.

Уайрман застыл рядом со мной. Двигались только его глаза. Иногда он смотрел на Новин, иногда на бледную руку, которая то появлялась, то исчезала из виду с правой стороны моего тела.

– Но было безопасное место, не так ли? – спросил я. – Место, где она могла говорить. Где?

– Ты знаешь, – ответила Новин.

– Нет, я…

– Да, да, ты знаешь. Ты только на какое-то время забыл. Нарисуй его, и ты увидишь.

Она все говорила правильно. Рисованием я воссоздал себя. В этом смысле Либбит

(где наша сестра)

была моей кровной родственницей. Через рисование мы оба вспомнили, как не забывать.

Я открыл чистую страницу.

– Мне взять один из ее карандашей? – спросил я.

– Нет, не обязательно. Сойдет любой.

Я порылся в поясной сумке, нашел синий, принялся за работу. Без малейшего колебания нарисовал бассейн Истлейка: точно так же, как отключал мысли и позволял мышечной памяти набирать телефонный номер. Нарисовал таким, каким он был раньше – сверкающим, новым, наполненным чистой водой. Бассейн, где по какой-то причине хватка Персе слабела и слух ухудшался.

Я нарисовал няню Мельду, стоящую по голени в воде, и Либбит, в воде по пояс, с фартучком, плавающим на поверхности. А потом из-под моего карандаша начали появляться слова.

«Где теперь твоя новая кукла? Фарфоровая кукла?»

«В моей главной сокровищнице. В моей коробке-сердце».

Значит, она там лежала какое-то время.

«И как ее зовут?»

«Ее имя – Персе».

«Перси – мальчишеское имя».

И Либбит, твердо и уверенно: «Ничего тут не поделаешь. Ее имя – Персе».

«Понятно. И ты говоришь, здесь она нас не услышит?»

«Думаю, нет…»

«Это хорошо. Ты говоришь, что нарисованное тобой случается. Но послушай меня, дитя…»

ix

– Господи, – выдохнул я. – Идея исходила не от Элизабет. Нам следовало это понять.

Я оторвал взгляд от рисунка няни Мельды и Элизабет, стоящих в бассейне. И тут до меня дошло, что ужасно хочется есть.

– О чем ты говоришь, Эдгар? – спросил Уайрман.

– Идея избавиться от Персе принадлежала Мельде. – Я повернулся к Новин, по-прежнему сидевшей на колене Джека: – Я прав, не так ли?

Новин не ответила, и я провел правой рукой над фигурками на рисунке с бассейном. На мгновение увидел эту руку, длинные ногти и все такое.

– Няня не могла придумать ничего лучшего, – мгновением позже ответила Новин с колена Джека. – И Либбит доверяла няне.

– Естественно, доверяла, – кивнул Уайрман. – Мельда заменила девочке мать.

Я думал, что Элизабет рисовала и стирала в своей комнате, но теперь понимал, что ошибался. Все это происходило у бассейна. А может, и в самом бассейне. Потому что бассейн по какой-то причине был безопасным местом. Во всяком случае, так считала маленькая Либбит.

– Этим избавиться от Персе не удалось, но попытка Либбит не осталась незамеченной. Я думаю, она отрясла эту суку. – Голос звучал устало, хрипло, адамово яблоко Джека ходило вверх-вниз. – Я надеюсь, что отрясла.

– Да, – согласился я. – Вероятно, потрясла. И… что произошло потом?

Но я знал. Не в деталях, конечно, но знал. Логика неумолима и бесспорна.

– Персе выместила злобу на близняшках. И Элизабет, и няня Мельда знали. Они знали, что сделали. Няня Мельда знала, что она сделала.

– Она знала, – согласилась Новин. Голос оставался женским, но неотвратимо приближался к голосу Джека. Каким бы ни было заклинание, оно медленно, но верно сходило на нет. – Она держала все в себе, пока Хозяин не нашел их следы на Тенистом берегу… следы, уходящие в воду… но после этого молчать уже не могла. Она чувствовала, что своими руками убила малышек.

– Она видела корабль? – спросил я.

– Видела в ту ночь. Нельзя увидеть этот корабль ночью и не поверить.

Я подумал о моих картинах «Девочка и корабль». Новин говорила правду.

– Но еще до того как Хозяин позвонил шерифу и сказал, что близняшки исчезли и, возможно, утонули, Персе поговорила с Либбит. Объяснила ей что к чему. И Либбит поговорила с няней.

Кукла наклонилась. Глаза на круглом, как печенье лице, принялись изучать коробку-сердце, из которой ее извлекли.

– Что она ей объяснила, Новин? – спросил Уайрман. – Я не понимаю.

Новин молчала. Джек, как мне показалось, выглядел вымотанным донельзя, хотя и не сходил с места.

Я ответил за Новин:

– Персе сказала: «Попытайся еще раз избавиться от меня, и близняшки станут только началом. Попытайся еще раз, и я заберу всю твою семью, одного за другим, а тебя оставлю напоследок». Так?

Пальцы Джека шевельнулись. Тряпичная голова Новин кивнула, поднявшись и наклонившись.

Уайрман облизал губы.

– Эта кукла. Чей в ней призрак?

– Здесь нет призраков, Уайрман, – ответил я.

Джек застонал.

– Я не знаю, что он делал и как, амиго, но он спекся, – заметил Уайрман.

– Он – да, но мы – нет.

И я потянулся к кукле, той самой, с которой не расставалась маленькая художница. И когда я это сделал, Новин заговорила со мной в последний раз, ее голос перемешивался с голосом Джека, словно оба пытались сказать одно и то же одновременно.

– Не-е-ет, не этой рукой… эта рука нужна для рисования.

Я потянулся другой рукой, которой шестью месяцами раньше задушил на улице собачку Моники Голдстайн, в другой жизни и в другой вселенной. Я использовал эту руку, чтобы схватить куклу Элизабет Истлейк и снять ее с колена Джека.

– Эдгар? – Джек выпрямился. – Эдгар, каким чертом вы вернули…

«…вторую руку?» – полагаю, закончил он фразу так, но полной уверенности у меня нет, последних слов я не слышал. Что я видел, так это черные глаза и черную дыру рта, обрамленную красным. Новин. Все эти годы она пролежала в двойной темноте (под ступенькой и в жестянке), ожидая возможности выболтать свои секреты, и помада осталась свежей и яркой, будто она только что накрасила губы.

«Ты сосредоточился? – прошептала она в моей голове, и голос этот принадлежал не Новин, не няне Мельде (я в этом не сомневался), даже не Элизабет; говорила со мной Реба. – Ты сосредоточился и готов рисовать, противный парниша? Ты готов увидеть остальное? Ты готов увидеть все?»