Стивен Кинг - Дьюма-Ки

– Да, – кивнул Уайрман. – Для мальчика это большое дело – похвала сомневающегося отца.

Джек вновь улыбнулся, уже широко, и улыбка эта, как всегда, осветила его лицо. Чуть сдвинулся, и Новин сдвинулась вместе с ним.

– Лучше не бывает. Я был застенчивым мальчиком, и чревовещание немного облегчило для меня общение с людьми. Мне стало проще говорить с ними. Я всегда мог прикинуться, что я – Мортон. Мой двойник, знаете ли. Мортон-остряк, который способен сказать что угодно кому угодно.

– Они все остряки, – кивнул я. – Думаю, так принято.

– Потом я перешел в среднюю школу, а там чревовещание не котировалось, в сравнении, скажем, с умением кататься на скейтборде, вот я его и забросил. Даже не знаю, что случилось с книгой. Называлась она «Отдай свой голос».

Мы молчали. Дом дышал сыростью. Совсем недавно Уайрман убил атаковавшего нас аллигатора. Теперь я едва мог в это поверить, хотя в ушах еще отдавался грохот выстрелов.

Первым нарушил тишину Уайрман:

– Я хочу услышать, как ты это делаешь. Заставь ее сказать: «Buenos dias, amigos, mi nombre es Noveen[187], и la mesa[188] течет».

Джек рассмеялся.

– Да ладно вам.

– Нет… я серьезно.

– Я не могу. Если какое-то время этим не заниматься, забываешь, как это делается.

По собственному опыту я знал, что он, возможно, прав. Когда речь идет о приобретенных навыках, память похожа на дорожную развилку. По одному ответвлению – навыки, которые сродни езде на велосипеде; если ты им обучился, они остаются с тобой навсегда. Но творческие, пребывающие в постоянном изменении навыки, за которые ответственны лобные доли, нужно практиковать регулярно, чуть ли не ежедневно, и они легко забываются, а то и теряются полностью. Джек говорил, что чревовещание – один из таких навыков. И хотя у меня не было причин сомневаться в его выводе (чревовещание подразумевало создание новой личности, не говоря уже об отказе от собственного голоса), я сказал:

– Попробуй.

– Что? – Джек посмотрел на меня. Улыбающийся. В недоумении.

– Не тяни, попробуй.

– Я же сказал вам, я не могу…

– И все равно попробуй.

– Эдгар, я понятия не имею, как будет звучать ее голос, даже если мне удастся отдать ей свой.

– Да, но ты уже посадил ее на колено, и кроме нас двоих тут никого нет, так что – давай.

– Ну… черт. – Он смахнул волосы со лба. – И что вы хотите от нее услышать?

Уайрман тихо, но не допускающим возражений тоном произнес:

– Почему бы просто не посмотреть, что из этого выйдет?

v

Джек еще какие-то мгновения посидел с Новин на колене, их головы освещало солнце, пылинки со ступеней и древнего напольного ковра кружили около лиц. Потом Джек взял куклу иначе – так, что пальцы легли на шею и тряпичные плечи. Голова Новин поднялась.

– Привет, малыши, – поздоровался Джек, только он старался не шевелить чуть приоткрытыми губами, так что получилось: «ривет, ыши».

Он покачал головой, заметались потревоженные пылинки.

– Подождите минутку. Это ужасно.

– Времени у тебя сколько хочешь, – заверил его я. Думаю, я произнес эти слова ровным голосом, хотя сердце забухало сильнее. Отчасти потому, что я боялся за Джека. Если бы идея сработала, он мог оказаться в опасности.

Джек вытянул шею, помассировал адамово яблоко. Выглядел, как тенор, готовящийся к исполнению арии. «Или птичка», – подумал я. Может, один из «Колибри». Потом он сказал: «Привет, малыши». Получилось лучше, но…

– Нет. Дерьмо на палочке. Звучит, как та блондинка из старых фильмов, Мей Уэст. Подождите.

Он опять помассировал горло. При этом смотрел в яркую синеву над головой, и одновременно (у меня нет уверенности, что Джек это знал) двигалась и вторая его рука, та, что держала куклу. Новин посмотрела сначала на меня, потом на Уайрмана, снова на меня. Черные глаза-пуговицы. Черные волосы, обрамляющие лицо цвета шоколадного печенья. Красное «О» рта. Произносящего: «О-о-о-ох, какой противный парниша».

Мою руку сжала рука Уайрмана. Холодная.

– Привет, малыши, – поздоровалась Новин, и, хотя кадык Джека ходил вверх-вниз, губы на «м» едва шевельнулись. – Эй, как вам?

– Хорошо, – ответил Уайрман со спокойствием, которого я не чувствовал. – Пусть она скажет что-нибудь еще.

– Мне заплатят за это премию, не так ли, босс?

– Конечно, – ответил я. – Время и уси…

– Разве ты ничего не соираешься рисовать? – спросила Новин, глядя на меня круглыми, черными глазами. И я уже практически не сомневался, что это пуговицы.

– Мне нечего рисовать, – ответил я. И добавил: – Новин.

– Я скажу тебе, что ты можешь нарисовать. Где твой альом? – Джек смотрел куда-то в сторону, на тени, ведущие в разрушенную гостиную, с написанным на лице удивлением, с пустыми глазами. Он утратил контроль над собой и не впал в транс – пребывал где-то посередине.

Уайрман отпустил мою руку, потянулся к пакету с едой, в который я ранее сунул оба «мастерских» альбома. Протянул один мне. Рука Джека чуть согнулась, и Новин вроде бы наклонила голову, чтобы понаблюдать, как я открываю альбом, расстегиваю молнию поясной сумки, в которой лежали карандаши, достаю один.

– Нет, нет. Возьми ее.

Я вновь порылся в сумке, достал светло-зеленый карандаш Либбит. Единственный достаточно длинный, чтобы как следует ухватиться за него. Должно быть, этот цвет не относился к ее любимым. А может, на Дьюме зеленые оттенки были более насыщенными.

– Хорошо, что теперь?

– Нарисуй меня на кухне. Прислони меня к хлевнице, так сойдет.

– На столике, верно?

– Думаешь, я говорю про пол?

– Боже, – вырвалось у Уайрмана. Голос от фразы к фразе менялся; теперь в нем ничего не осталось от голоса Джека. И чьим он стал, учитывая тот факт, что в лучшие годы кукла произносила только слова, которые рождались в воображении маленькой девочки? Я подумал, что тогда это был голос няни Мельды, то есть теперь мы его же и слышали, пусть и с какими-то вариациями.

Как только я начал рисовать, зуд спустился вниз по моей ампутированной руке, очертил ее, превратил в реально существующую. Я нарисовал куклу сидящей у старинной хлебницы, с ногами, свешивающимися через край столика. Без паузы или колебания (что-то глубоко внутри, там, где рождались образы, говорило: колебаться – верный способ разрушить заклинание, когда оно только формируется, когда оно все еще хрупкое) продолжил и нарисовал у столика маленькую девочку. Она стояла, подняв голову. Маленькая четырехлетняя девочка в детском переднике. Я не мог бы сказать вам, что такое детский передник, пока не нарисовал его поверх платья маленькой Либбит, когда она стояла на кухне рядом со своей куклой, стояла…