Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова
Газовая вонь по-прежнему витала вокруг, даже неосязаемая. Семь чудилось, что она лапает ее по шее и запястьям, не прикрытым тканью, и дышит в затылок, икая смехом, предвещающим ослепительную во всех смыслах смерть в испепеляющем взрыве.
«Одна искра – и вы мертвы!» – повторяли каждый день с Северной башни.
«Одна искра – и мы мертвы», – повторяли каждый день с ее подножия, как мантру. Но, выходит, им… врали?
Наверное, эти вопросы примкнут к другим, не менее важным, как, например, «почему я не обжигаюсь», «откуда в Нижнем городе взяться огню», «почему огонь стал собакой» и так далее до бесконечности. Семь помотала головой, отсеивая все ненужное, и вдруг кое о чем подумала. Огненные собаки с неба не падают! Точнее, в ее случае именно так и случилось, но факт оставался фактом: у беспризорников, нижнего днища Нижнего града наконец появился шанс заполучить огонь!
– Слушай! – Воодушевившись, она поймала собаку и посадила себе на колени, ткнув пальцем ей в нос. Нос оказался теплым. – Если ты огонь, то, может, ты могла бы нам помочь? Знаешь, поджечь что-нибудь. Дрова, например, чтобы мы сами могли готовить себе еду на костре. Или свечи, чтобы младшим хорошо спалось при свете… Ты вообще меня понимаешь? – спохватилась Семь. Смысл спрашивать хоть что-либо, если сие неведомое нечто тебя не понимает?
Но собака была разумной: она наклонила голову и развесила уши, словно слушала, а потом как-то приуныла и сжалась в руках у девочки. Семь наклонила голову в противоположную сторону, вскинув брови, и неуверенно спросила:
– Нет?
– А-пф. – Собака чихнула.
– М-да. – Семь вздохнула. Сунув руку в матрац, набитый высохшими колосьями с прошлого лета, она вытащила один колосок и приблизила его к шевелящемуся нежному пламени шерсти.
Колосок не загорелся, даже не обгорел. Судя по дальнейшему общупыванию, он лишь немного согрелся.
Догадка пришла к Семь совсем скоро. Если собака не обжигала, значит, и не поджигала; иными словами, она не могла поделиться огнем. Да, она была огненной, конечно, но не имела ничего общего с тем огнем, что жил в башнях и обеспечивал людей едой. Значит…
– Понятно. Не сможешь помочь, значит. Знаешь? Тебе нельзя здесь быть. – Семь поставила собаку на землю. Если пламя в форме собаки вообще можно «поставить» на поверхность. – Тебя разорвут на кусочки, думая, что ты настоящий огонь. Ну… тот, что кусается и жарит. А ты не такой огонь. Ты другой.
С появлением перед ней этой собаки Семь и вовсе задумалась: а бывает ли «настоящий огонь», если тот, что был перед ней, совершенно точно был «ненастоящим».
– Может, ты просто еще маленькая? А когда вырастешь, станешь кусаться? Среди людей все кусаются. Даже дети. – Семь улыбнулась, гладя собаку, и ей стало тепло – но не пальцам, скользящим по кудряшкам шерсти, а в груди. На этих словах короткий хвостик снова стал пропеллером. – А может, особенно дети. У нас таких много…
Вдруг на полу выросла новая тень. Семь резко подняла голову и обнаружила, что в широком проеме пролета застыл Два-Три, сжимая жесткую подушку в руках. Он выглядел напуганным. Наверное, пришел, чтобы снова поспать вместе, подальше от глаз Одного, вот только со временем не угадал. Он уставился на огненное нечто как на восьмое чудо света и, несмотря на то что всегда молчал, сейчас, казалось, был готов закричать. Семь быстро выставила перед собой руку:
– Стой! Тихо.
Собака тоненько зарычала, и Семь поспешила засунуть ее огненное тельце себе за пазуху, вжикнув застежкой куртки:
– И ты – тихо.
В комнате сразу же стало темнее. Глаза Семь, обращенные на Два-Три и подсвеченные золотом, льющимся снизу, стали строгими. Она подняла палец к губам:
– Это друг. Не говори остальным, хорошо?
Неясно, что именно проскочило в голове Два-Три, но он заторможенно кивнул, будто и не думал кому-то что-то говорить, и, несмотря на очевидную боязнь собаки, подобрался ближе, отбросил подушку и стал быстро показывать то на Семь, то на проход позади них: тот, что вел к выходу. Сразу стало ясно: Два-Три пришел вовсе не для того, чтобы поспать вместе. Подушка была лишь отвлечением. Для кого-то.
Семь нахмурилась:
– Мне? Уйти? Почему?
Выражение лица Два-Три за маской становилось все более отчаянным. Он схватил Семь за плечо, сжимая пальцы, и чиркнул большим пальцем себе по горлу. Девочка отшатнулась, выдыхая:
– Но… Подожди, меня хотят?.. Кто?
Два-Три выставил указательный палец.
Семь пробил холодный пот. Один.
– Почему? – едва шевеля губами, спросила она.
Два-Три сделал жест «говорить», складывая большой палец к четырем, сложенным вместе, скорчил губы, будто кого-то дразнил, и опять показал Одного.
Два-Три всегда было трудно разобрать всем, кроме Семь. Она догадалась: Одному не понравилось, что она сегодня выступила против него. Она была второй по старшинству и единственной, помимо Одиннадцать, кто выражал другое мнения в группе. Теперь, когда Одиннадцать не было с ними, никто не мог противостоять Одному, кроме нее.
Уже случалось так, что кого-то в подвале находили задохнувшимся. Они лежали на полу без масок, синие, и, когда их находили, Один равнодушно предупреждал: «Вот что случается, если не слушать старших». Посыл был – не снимайте маски, носите их всегда, но Семь теперь со всей ясностью понимала, что на самом деле Один подразумевал совсем, совсем другое.
«Но у реальных фильтрующих противогазов фильтры не бесконечные, их нужно менять, эх-ма! У изолирующих противогазов регенеративные патроны, примерно на полчаса… А если бегаешь и прыгаешь, и того меньше…»
Голова у Семь разболелась, и она схватилась за виски. Что за странный голос возник у нее в голове? Какие еще фильтры?
Вдруг собака вздыбила шерсть, уркнула у Семь на груди, и Два-Три резко обернулся. Они замерли, слыша отдаленные тихие звуки шагов сразу нескольких человек. Семь вскочила, схватила Два-Три за руку и потянула в боковой проход, одновременно поддерживая тельце собаки через куртку свободной рукой. Они бежали, стараясь быть как можно тише, чтобы преследователи их не услышали. Семь хорошо ориентировалась даже в темноте, но собака освещала путь, что делало их продвижение быстрее.
Несколько пролетов, пара поворотов, лестница… Тяжелый люк, заброшенная фабрика, коридоры… Нижний град. На башенных часах, видневшихся вдалеке, стрелки показывали четыре.
– Так… Хорошо. – Семь тяжело дышала, пар оседал на стенке маски. Собака, скуля, спряталась у нее на груди, но даже так было видно свечение, исходящее из-за тонкой куртки. – Куда теперь?
В этот момент над Нижним градом разлился ласковый перелив: громкоговорители, расположенные через каждые три улицы, синхронно заработали.
«Дорогие граждане Нижнего и Верхнего града! – Спокойный
