Особняк покинутых холстов - Валерий Александрович Пушной

— Кистью, как все художники, — парировал Михаил, но в его голосе не было язвительности, которая прорывалась у рабочего.

— Понятно, что кистью, но не в те времена, — обескураженно настаивал рабочий.

— Именно в те! — твердо отбил Михаил, не вдаваясь в подробности.

Тот, что с высоким лбом, посмотрел на Михаила как на сумасшедшего, переглянулся со своим напарником, который незаметно покрутил пальцем у виска. Лилия отвела глаза в сторону, чтобы не рассмеяться от вида оторопелых лиц грузчиков. А те вдруг стали спешно сворачиваться, видимо, опасаясь, что чокнутый шеф может не заплатить деньги. Между тем деньги получили сполна и их как ветром сдуло.

— Ты напугал грузчиков, — усмехнулась Лилия.

— Чем?

— Своими выдумками. Много фантазируешь.

— Я сказал правду.

— Если не хочешь, чтобы тебя считали идиотом, никому больше не рассказывай свою правду, — с досадой предупредила она.

— Ты думаешь, что я ненормальный? — глянул на нее рассеянным взглядом.

— Я — нет. Но они подумали именно это.

Михаил перевел глаза на полотно и сменил тему разговора:

— Тебе не кажется, что картина заняла свое место в твоей квартире?

— Я еще не определилась с этим. Мне надо присмотреться, чтобы понять, выиграла прихожая с нею или проиграла. — От двери Лилия охватила оценивающим взором всю прихожую вместе с картиной и Михаилом, стоявшим сбоку от холста.

— Присмотреться? — Он как будто ослышался. — Это видно с первого взгляда. Выиграла не только прихожая, но вся квартира. С полотнами Хаюрдо никогда не бывает проигрыша. — Приблизился к Лилии. — А ты знаешь, откуда вообще появился Хаюрдо?

Ее передернуло от этого вопроса, и она холодно парировала, как будто ударила наотмашь:

— Я вообще не верю, что такой человек существовал, тем более художник!

Словно не увидев и не услышав ее реакции, Михаил неспешно, но настойчиво продолжил:

— Он бывший крепостной человек князя Алексея Михайловича Черкасского, который в то время был канцлером Российской империи. Императрица Елизавета Петровна, взойдя на престол, оставила его в этой должности, потому что ценила за некогда верную службу своему отцу Петру Алексеевичу в бытность того императором. Иногда наведывалась в дом князя. И однажды обратила внимание на портреты домочадцев, висевшие на стенах в доме. Ей показалось, что ее портреты во дворце так хорошо не передают состояния ее души, как эти показывают дух Черкасского и его семейства.

— Какому гофмалеру ты держал позу? — поинтересовалась у канцлера.

— Государыня, я вовсе не держал позу, у меня нет времени для того. Человек рисовал меня по памяти, — подобострастно выдавался вперед своим крупным животом Черкасский.

— Какой человек? — Императрица вперила взор в князя.

— Да так, никчемный человечишка. Мой дворовый крепостной, государыня-матушка, — поспешил с ответом Черкасский.

— Как? — Лицо императрицы вытянулось. — Покажи мне его.

Крепостного поставили перед нею. Она долго смотрела на него. Ее удивляло, что тот не падал перед нею на колени и даже не опускал глаза, а будто всю ее поедал взглядом.

— Поглядел? — спросила. — А вот теперь нарисуй мой портрет в полный рост. Через две недели я вернусь посмотреть.

— Зачем же через две недели, государыня? — вставил реплику канцлер. — Возвращайся завтра.

— Завтра? — неподдельно изумилась она и недоверчиво бросила взгляд на Черкасского. — Не рано ли, Алексей Михайлович?

— В самый раз, государыня-матушка. В самый раз, — наклонил голову тот.

— А что молчит твой человек? У него язык есть?

— Язык имеется, государыня-матушка. Только он держит его за зубами. Перед тобой не смеет раскрыть рот.

— Так прикажи ему.

Князь взыскательно нахмурил брови на крепостного:

— Ответь государыне-матушке: сможешь ли нарисовать ее портрет в полный рост к завтрашнему дню?

— Смогу, государыня, — ответил тот и поклонился в пояс.

— К завтрашнему дню! — требовательно уточнила императрица, явно не веря в такую возможность.

— Смогу, государыня, — твердо повторил человек.

— Ну смотри же, не обмани свою государыню! — погрозила пальцем Елизавета Петровна.

— Не обману, государыня, — пообещал крепостной и снова поклонился в пояс.

— Не обманет, государыня, — успокоил канцлер. — Шкуру спущу, если обманет!

— А мне тогда с кого спускать шкуру, Алексей Михайлович? Ты за него поручился. — Елизавета Петровна глянула с укоризной. — Остынь, канцлер. Пусть рисует спокойно.

Мурашки пробежали по спине Черкасского, он сжал губы и задержал дыхание.

— Пускай рисует, — повторила императрица и отбыла во дворец.

Проводив ее, Алексей Михайлович, чувствуя дрожь в коленках, быстро вернулся к художнику, надавил на голос:

— Не подведи меня! А то без шкуры оставаться мне не с руки. Поди и постарайся, чтобы императрица осталась довольна!

Поклонившись, крепостной выскользнул за дверь. На другой день Алексей Михайлович проснулся рано, что было не в его правилах. Едва собравшись, отправился в каморку крепостного, которую некогда выделил ему для рисования портретов, но куда никогда не заглядывал. Однако на сей раз любопытство, а больше страх перед государыней погнал князя туда. Открыл дверь и сразу оторопел. Прямо на него с большого холста на подрамнике глянули глаза Елизаветы Петровны. В полумраке коморки на картине она была как живая. «Матушка! — чуть не вскрикнул Черкасский. — Да что же ты делаешь в этой вонючей тесноте?» Но вовремя спохватился и выдохнул воздух. Заступил за полотно, увидел своего крепостного. Тот крепко дрых на подстилках.

— Ты что дрыхнешь? — зашумел во весь голос. — Неси картину в дом! А то, не дай бог, государыня поутру нагрянет! — Впрочем, в то, что императрица может нагрянуть поутру, он не верил, потому что хорошо знал ее обычный распорядок дня, да и вообще весь дворцовый образ жизни… между тем, а вдруг? Это напрягало и заставляло быть готовым к любому повороту событий.

Холст разместили в центре зала на подставках. Увидев свой портрет, Елизавета Петровна пораженно остановилась и долго ничего не произносила. У канцлера холодело в груди: а ну как портрет не понравится? Наконец она перевела взгляд на крепостного человека, ничего ему не сказала, а заговорила с Черкасским:

— Я покупаю у тебя этого крепостного, Алексей Михайлович.

— Да как же, матушка? — от неожиданного предложения растерялся канцлер, не зная, радоваться либо нет этому.

— Сколько просишь за него? — повысила голос.

— Как же я могу брать деньги со своей государыни? — пробормотал тот, пятясь и выкатывая из себя слова, которые перли из него сами собой. — Я дарю тебе его, матушка.

Вскоре после этих событий крепостного человека доставили во дворец. Там он написал еще с десяток портретов императрицы. После чего она дала крепостному вольную и распорядилась отослать из дворца всех выписанных иноземных гофмалеров. А несколько позже дала ему дворянство, небольшую деревеньку на полсотни душ и