Энн Райс - Вампир Лестат

И оно показалось мне прекрасным. У меня даже волосы зашевелились. Шатер как будто превратился в пылающую раму, и только в том месте, где сидел мужчина, было что-то такое, что трудно поддавалось определению. Почти против своей воли я подошел еще ближе и наклонился вперед, как будто намереваясь поцеловать женщину. Мне очень хотелось сделать это. Я склонился еще ниже… И почувствовал вкус ее губ.

Мне вдруг захотелось напоить ее кровью из своего рта, как я когда-то поил Габриэль.

Все больше и больше подпадая под влияние чар, я заглянул в неизмеримые глубины ее глаз.

Да что со мной происходит? Я целую богиню прямо в губы! Что за безумная мысль пришла мне в голову?!

Я отпрянул. И тут же вновь оказался возле противоположной стены. Я дрожал с головы до ног и сжимал руками голову. На этот раз, правда, я не перевернул вазы с лилиями, но меня вновь сотрясали рыдания.

Мариус прикрыл двери шатра и заставил задвинуться внутренний засов.

Потом мы вышли в проход, и он мысленно приказал стоящему в комнате бревну лечь на место, потом сам вставил в скобы бревно снаружи.

– Идем, мой мальчик, – обратился он ко мне. – Пора подняться наверх.

Не успели мы пройти и несколько ярдов, как я услышал какой-то резкий звук. Мариус обернулся и посмотрел назад. По лицу его скользнула тень.

– Что это? – воскликнул я, прижимаясь спиной к стене.

– Шатер… они его снова открыли. Ладно. Я вернусь сюда позже и запру его, прежде чем встанет солнце. А сейчас мы с тобой вернемся в мою гостиную, и я расскажу тебе свою историю.

Как только мы вошли в ярко освещенную комнату, я буквально рухнул в кресло и закрыл ладонями лицо. Потом до меня дошло, что Мариус все это время продолжает стоять возле кресла и не сводит с меня взгляда. Я поднял голову.

– Она открыла тебе свое имя, – сказал он.

– Акаша, – повторил я. Мне показалось, что это имя выплыло из водоворота постепенно рассеивающегося сна. – Неужели она действительно открыла мне его?

Я вновь произнес это имя вслух:

– Акаша! – и вопросительно, с мольбой взглянул на Мариуса.

Мне хотелось, чтобы он объяснил, почему смотрит на меня с таким странным выражением на лице.

Я подумал, что, если его лицо снова не приобретет прежнюю живость и выразительность, я просто сойду с ума.

– Ты на меня сердишься? – спросил я наконец.

– Ш-ш-ш-ш… тихо… – ответил он.

Я ничего не слышал. Вокруг стояла полная тишина, нарушаемая только шумом моря. Быть может, его привлекло потрескивание фитилей в свечах? Или вой ветра? Даже глаза статуй не казались столь безжизненными, как глаза Мариуса в тот момент.

– Ты потревожил их, – шепотом сказал мне Мариус.

Я вскочил на ноги.

– И что это значит?

– Не знаю, – пожал плечами он. – Возможно, ничего. Шатер по-прежнему открыт, и они сидят в своих обычных позах. Кто может сказать, что все это значит?

Я вдруг явственно почувствовал, как сильно в течение многих и многих лет он жаждал это узнать. Я бы даже сказал – веков, но мне самому трудно пока представить, что такое века. Год за годом он безуспешно пытался добиться от них хоть какого-нибудь знака. И теперь недоумевал, каким образом мне удалось заставить ее открыть секрет своего имени. Акаша… Что-то происходило… Но это были далекие времена Римской империи. Страшные события. Ужасные. Страдания, невыразимые страдания…

Образы рассеялись. Тишина. Он оказался запертым в комнате, словно святой, которого низвели с алтаря и оставили в боковом приделе храма.

– Мариус! – шепотом позвал я.

Он очнулся, и лицо его осветила теплая улыбка. Он взглянул на меня едва ли не восхищенно.

– Я здесь, Лестат, – откликнулся Мариус и успокаивающе сжал мою руку.

Он сел и жестом предложил мне сделать то же самое. Мы вновь удобно устроились в креслах лицом друг к другу. Даже свет в комнате действовал умиротворяюще. Успокаивающим было и темное ночное небо за окнами.

К нему вернулась прежняя живость движений, и в глазах заиграли веселые искорки.

– Еще нет и полуночи, – начал он. – На островах все спокойно. Если мне никто не помешает, я думаю, что успею рассказать тебе всю историю своей жизни.

Глава 5

Это произошло в городе Массилия на территории Римской Галлии в тот год, когда мне исполнилось сорок лет. Я сидел в отвратительной прибрежной таверне и лихорадочно писал свой труд по истории мира.

На редкость грязная, переполненная людьми таверна была местом постоянных сборищ матросов и бродяг, а также путешественников вроде меня, которым нравилось общаться с такого рода людьми и которые по-своему даже любили их, хотя в отличие от меня, например, они в большинстве своем были очень бедны и не могли прочитать ни строчки из того, что я писал.

Я прибыл в Массилию после долгого и очень полезного для меня путешествия, во время которого побывал во всех крупных городах Империи. Я посетил Александрию, Пергам, Афины и везде наблюдал образ жизни и нравы людей, делал заметки. А теперь я собирался странствовать по городам Римской Галлии.

В ту ночь я чувствовал себя ничуть не менее комфортно, чем в собственной библиотеке в Риме. Откровенно говоря, в таверне мне нравилось даже больше. Везде, где бы я ни был, я искал подобные этому местечки, удобно устраивался за столиком у стены, зажигал свечу, раскладывал перед собой письменные принадлежности, пергамент и писал. Пожалуй, лучше всего мне работалось именно в вечерние часы, когда в таких заведениях было наиболее людно и шумно.

Сейчас, оглядываясь назад, я особенно ясно понимаю, что всю свою жизнь провел в самой гуще событий и страстей. Я привык думать, что мне ничто не может причинить вред.

Я был незаконнорожденным сыном и вырос в богатом доме благородного римлянина. Меня любили, баловали и позволяли делать все, что мне хотелось. Моим законнорожденным братьям приходилось думать о женитьбе, о политике и военной службе. К двадцати годам я стал ученым человеком и летописцем и часто во время пиров становился зачинщиком споров по тому или иному историческому или военному вопросу.

Отправляясь в путешествие, я не испытывал недостатка в деньгах, и у меня были такие документы, которые открывали передо мной все двери. Сказать, что жизнь была ко мне благосклонна, пожалуй, будет чересчур мягко. Я был на редкость счастливым человеком. Но, что самое главное, жизнь никогда не казалась мне скучной и не нанесла ни одного серьезного удара.

Меня не покидали ощущение восторга и сознание собственной неуязвимости. Впоследствии они сыграли в моей судьбе такую же важную роль, как гнев и сила духа в твоей или отчаяние и жестокость в жизни многих других. Эти чувства вдохновляли меня и поддерживали мой дух.