Энн Райс - Мемнох-дьявол

Дора встала, слегка расставив ноги. Одета она была в легкое длинное платье из шелка цвета бургундского. Ее белые руки были обнажены. Лицо выражало тревогу; шапочка блестящих черных волос мысками опускалась на щеки – модная стрижка восьмидесятилетней давности, возрожденная в наши дни. Глаза ее были полны любви.

– Что случилось, Лестат? – спросила она. – Расскажи нам, пожалуйста!

– Где твой глаз? – задал вопрос Арман.

Именно такого вопроса я от него и ждал. Вставать он не стал.

Дэвид, как истинный англичанин, поднялся лишь потому, что встала Дора. Арман продолжал сидеть, глядя на меня снизу вверх и задавая прямые вопросы.

– Что с ним случилось?

Я посмотрел на Дору.

– Они могли спасти глаз, – начал я, вспоминая рассказ о дядюшке Микки, дядюшкином глазе и гангстерах, – если бы бандиты не растоптали его!

– О чем ты говоришь? – спросила она.

– Я не знаю, растоптали они мой глаз или нет, – отвечал я, раздосадованный дрожью в собственном голосе. Вечная моя беда – голос. – Это были не бандиты, а призраки, и когда я бежал, то оставил глаз лежать на ступенях. Это был мой единственный шанс. Возможно, они раздавили его, размазали, будто каплю слизи, не знаю. А что, дядюшку Микки похоронили со стеклянным глазом?

– Да... Думаю, да, – в изумлении произнесла Дора. – Никто никогда не говорил мне про это.

Я чувствовал, как те двое пристально на нее смотрят, как Арман разглядывает меня, как они мысленно восстанавливают образ дяди Микки, избитого до полусмерти в баре «Корона» на Мэгазин-стрит, когда гангстер остроконечным носком ботинка раздавил дядюшкин глаз.

Дора судорожно вздохнула.

– Что с тобой случилось?

– Вы перевезли вещи Роджера? – спросил я.

– Да, они в часовне Святой Елизаветы, в надежном месте, – ответила Дора.

Святой Елизаветы... Это было название сиротского приюта, когда он еще существовал. Я никогда не слышал, чтобы она произносила это название раньше.

– Никому не придет в голову искать их там. Прессе до меня уже нет дела. Папины враги, как стервятники, отслеживают его корпоративные связи; они нацелены на его банковские счета; ради ключей от его сейфов они готовы убить любого. Я же, его дочь, считаюсь побочной, к тому же разорившейся. А, не важно.

– Благодарение Богу за это, – произнес я. – Вы говорили им, что он умер? Скоро ли окончится вся эта история, и какую роль вам надлежит в ней играть?

– Нашлась его голова, – спокойно сказал Арман.

Он стал объяснять приглушенным голосом. Собаки вырыли голову из кучи мусора и дрались из-за нее под мостом. Примерно с час какой-то старик, греясь у костра, наблюдал за ними и наконец понял, что собаки грызлись из-за человеческой головы. Тогда он отнес голову в соответствующее учреждение, и генетический анализ волос и кожи показал, что это Роджер. Зубные коронки не помогли бы. У Роджера были превосходные зубы. Доре оставалось лишь ее опознать.

– Он, должно быть, сам хотел, чтобы ее нашли, – сказал я.

– Почему ты так думаешь? – спросил Дэвид. – Где ты пропадал?

– Я видел твою мать, – сказал я Доре, – видел ее белокурые волосы и голубые глаза. Совсем скоро и она, и другие будут на небесах.

– О чем, ради всего святого, ты говоришь, милый? – спросила она. – Ангел мой? Что такое ты мне рассказываешь?

– Садитесь все. Я расскажу вам историю целиком. Выслушайте, что я скажу, и не перебивайте. Нет, я не хочу садиться, я буду стоять вот так, спиной к небу, вьюге, снегу и храму. Я буду ходить по комнате. Слушайте же то, что мне надлежит рассказать вам. Запомните. Все это приключилось со мной! Меня могли одурачить. Меня могли обмануть. Но я видел все это собственными глазами и слышал собственными ушами!

Я рассказал им все, с самого-самого начала; некоторые вещи они слышали раньше, но все вместе – никогда. Я начал с моего первого фатального взгляда на Роджера, с моей любви к его бесстыдной белозубой улыбке и виноватым мерцающим черным глазам и дошел в истории до того момента, когда прошлой ночью я вломился в дверь этой квартиры.

Я передал им все. Каждое слово, произнесенное Мемнохом и Богом Воплощенным. Все, что я видел на небесах, в аду и на земле. Я говорил, и говорил, и говорил...

Рассказ занял всю ночь. Шли часы, пока я, отмеряя шаги, подчас бессвязно говорил что-то, повторял те части, которые хотел передать точно, рассказывал об этапах человеческой эволюции, приводивших ангелов в замешательство, и о просторных небесных книгохранилищах, и о персиковом дереве, и о Боге, и о воине в аду, поверженном, но не желающем сдаваться. Я описал им подробности убранства Айя-Софии. Я говорил о нагих мужчинах на поле брани. Снова и снова описывал ад, описывал небеса. Повторял свою последнюю речь о том, что не смогу помогать Мемноху, не смогу учить в его школе!

Они не спускали с меня глаз, не произносили ни звука.

– Плат у тебя с собой? – спросила Дора дрожащими губами. – Он сохранился?

Таким нежным был наклон ее головы, словно она заранее прощала мне, если бы я сказал: «Нет, я потерял его на улице, отдал нищему!»

– Плат ничего не доказывает, – сказал я. – Что бы ни было на нем изображено, это ничего не значит! Любой, кто в состоянии создать подобные иллюзии, может создать и Плат! Он не доказывает ни правду, ни ложь, ни мошенничество, ни колдовство.

– Когда ты был в аду, – спросила она так ласково, так по-доброму, и белое ее лицо сияло при свете лампы, – ты сказал Роджеру про Плат?

– Нет, Мемнох не разрешил. И я видел его всего минуту, понимаешь – одно мгновение первый раз и потом второй. Но он вознесется наверх, я знаю, он вознесется, потому что умен и многое постиг, и Терри отправится с ним! Они окажутся в объятиях Господа, если только Бог не дешевый фокусник и все это не было ложью. Но ложью ради чего? С какой целью?

– Так ты не веришь в то, о чем Мемнох тебя просил? – спросил Арман.

Только в этот момент до меня дошло, насколько он потрясен, каким он был еще мальчиком, когда из него сделали вампира, насколько был молод и полон земной грации. Он хотел, чтобы все это было правдой!

– О да, верю! – ответил я. – Я ему верил, но все это могло оказаться ложью, разве не понимаешь?

– Разве ты не чувствовал, что это правда, – спросил Арман, – что ты был ему действительно нужен?

– Что? – возмутился я. – Неужели мы опять вернулись к спорам о том, служим ли мы Господу, служа Сатане? К вашим с Луи спорам в Театре вампиров о том, являемся ли мы, Дети Сатаны, детьми Бога?

– Да! – ответил Арман. – Ты ему поверил?

– Да. Нет. Не знаю, – сказал я. – Не знаю! – Голос мой перешел в крик. – Я ненавижу Бога столь же сильно, как всегда. Я возмущаюсь ими обоими, черт бы их побрал!

– А Христос? – спросила Дора, и глаза ее наполнились слезами. – Было ли Ему жаль нас?