Мифы Ктулху. Большая книга ужасов [Литрес] - Говард Лавкрафт
По его словам, их новое жилище оказалось весьма неприглядным местом, однако некоторые детали внутреннего убранства определенно повлияли на его дальнейшую жизнь и увлечения. Под руководством жены он существенно углубил свои познания в различных областях знания. Некоторые из предложенных ею экспериментов оказались весьма смелыми и даже радикальными – Эдвард пока не считал себя вправе раскрывать их сущность, – однако он полностью доверял как добрым намерениям Айзенат, так и ее силам. Трое слуг оказались весьма странными людьми – это была очень старая супружеская чета, которая работала еще у Эфраима и изредка в своих разговорах довольно загадочным образом упоминала и его, и покойную мать Айзенат, а также молодая смуглолицая девчонка с явными аномалиями во внешности, от которой постоянно исходил рыбный запах.
Глава 3
На протяжении следующих двух лет наши встречи с Дерби становились все более редкими, и иногда проходило добрых полмесяца, когда я наконец слышал доносившуюся от входной двери знакомую комбинацию из трех и двух звонков. Когда же Эдвард все же вспоминал обо мне, или, напротив, я заглядывал к нему (что также, надо признать, происходило крайне нерегулярно), то нетрудно было заметить, что он не расположен касаться в беседах сколь-нибудь важных и серьезных тем. Он по-прежнему крайне неохотно обсуждал тематику своих оккультных исследований, рассказы и разговоры о которых чаще всего носили поверхностный и фрагментарный характер, а всего того, что тем или иным образом имело отношение к его жене, вообще даже не упоминал. Следовало признать, что со времени свадьбы Айзенат заметно постарела, и в последний раз, когда мне удалось краем глаза увидеть ее, внешне казалась даже старше своего супруга. На ее лице словно навечно отпечаталось выражение подчеркнутой, крайней озабоченности, а весь внешний облик стал еще более отталкивающим, хотя я, как и прежде, затруднился бы сказать, что именно вызывало у меня в нем подобные отрицательные эмоции. Мои жена и сын также заметили это, а потому мы старались как можно реже приглашать ее к себе, за что – как признал в одну из редких теперь минут своей былой полубестактной мальчишеской откровенности сам Эдвард – она была нам безмерно признательна. Время от времени чета Дерби куда-то уезжала – якобы в Европу, хотя Эдвард изредка намекал на то, что они посещали и более глухие и потаенные уголки планеты.
Где-то примерно через год после свадьбы люди впервые стали поговаривать о тех переменах, которые произошли в Эдварде Дерби. Поначалу разговоры носили весьма расплывчатый характер, поскольку изменения эти в первую очередь касались его психики, однако в них отмечались весьма интересные моменты. Время от времени в выражении лица Эдварда и в его поступках стали появляться элементы чего-то такого, что существенно контрастировало с его обычной вялостью и изнеженной неловкостью. В частности, если раньше он совершенно не умел водить машину, то теперь люди то и дело видели, как он лихо выруливал, либо, напротив, въезжал в ворота дома, сидя за рулем мощного «паккарда» Айзенат; находясь же на городских улицах, мой друг умело лавировал между всевозможными встречающимися на пути препятствиями, демонстрируя при этом незаурядное мастерство вождения, что совершенно не вписывалось в стиль его прежней жизни. Обычно его видели возвращающимся, либо, наоборот, направляющимся куда-то по своим делам – каким именно, никто не мог сказать, хотя его довольно часто замечали едущим по дороге на Инсмут.
Как ни странно, все эти метаморфозы производили на окружающих отнюдь не благоприятное впечатление. По словам видевших его людей, в такие моменты он очень походил на свою жену или даже на старого Эфраима Уэйта, хотя нельзя было исключать, что все это им лишь казалось, поскольку подобные встречи были крайне редкими. Иногда – обычно несколько часов спустя после отъезда – люди видели, как он возвращался домой, апатично развалившись на заднем сиденье машины, тогда как за рулем сидел незнакомый и явно посторонний шофер или механик.
В то же время, его поведение на улицах и во время неуклонно сокращающихся «выходов в свет» (в том числе, как я уже говорил, и встреч со мной), отличались прежней нерешительностью, причем его незрелая, даже какая-то детская безответственность становилась в эти моменты особенно заметной. На фоне осунувшегося, постаревшего лица Айзенат, внешность самого Эдварда – за редкими исключениями – скорее приобретала все более расслабленные, почти томные очертания, еще более резко подчеркивая прямо-таки инфантильную отрешенность от всего происходящего – исключение составляли лишь те моменты, когда на его лице появлялись следы новой печали или глубокой задумчивости. Все это, естественно, немало обескураживало меня. Постепенно супруги Дерби все более отдалялись от веселой университетской жизни, причем не столько по причине их собственного нежелания, сколько из-за того, что, как я слышал, некоторые из проводившихся ими в последнее время исследований и опытов шокировали даже самых черствых и циничных их сподвижников.
Примерно на третьем году после женитьбы Эдвард в беседах со мной впервые стал смутно намекать на появившиеся у него страх и чувство растущей неудовлетворенности. Изредка в его высказываниях стали проскальзывать ремарки насчет того, что, дескать, «все это слишком далеко зашло», или он вдруг заявлял таинственным тоном, что ему необходимо «вновь обрести свою личность». До некоторых пор я игнорировал подобные замечания, но затем стал расспрашивать его, правда, в крайне осторожной манере, памятуя о словах дочери моего друга относительно гипнотического воздействия, которое Айзенат оказывала на других девушек школы – тех самых случаев, когда, как она говорила, человеку начинало казаться, будто он находится внутри ее тела и как бы со стороны смотрит на себя самого. Однако, как только я затрагивал подобные темы, Эдвард сразу как-то возбуждался, начинал непонятно за что благодарить меня, а однажды даже пробормотал, что как-нибудь серьезно поговорит со мной «о многом».
Вскоре после этого скончался старый мистер Дерби – надо сказать, я испытал немалое облегчение, узнав об этой новости, поскольку знал, как сильно тот в последнее время переживал за сына. На самого Эдварда это событие произвело крайне гнетущее воздействие, хотя и не вызвало сколь-нибудь заметной дезорганизации его поведения. После женитьбы он вообще на удивление мало контактировал с отцом, поскольку Айзенат замкнула на себя всю его тягу к родственным связям. Некоторые называли ею черствым и бессердечным – особенно после тою как начались, и с каждым днем становились все более частыми эти беспечные и уверенные автомобильные поездки. Теперь же у него возникло желание переехать в старый фамильный особняк, однако Айзенат настояла на том, чтобы они продолжали жить в своем собственном доме, в котором сама она, по-видимому, успела довольно неплохо освоиться.
Немного спустя после описываемых событий моя жена услышала от одной из подруг – из числа тех, кто все же продолжал поддерживать некоторые контакты с четой Дерби, – поразившую ее новость. Оказывается, недавно эта женщина направлялась к их дому, располагавшемуся в конце Хай-стрит, чтобы о чем-то поговорить с супругами, когда из ворот особняка быстро выехала автомашина Эдварда – он сам сидел за рулем, причем вид у него был на редкость самодовольный, а на губах блуждала какая-то особенно насмешливая, почти ехидная ухмылка. Когда женщина позвонила в дверь, ей открыла та самая омерзительная девчонка-служанка, сообщившая, что хозяйки также нет дома.
