Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

Пламяслав учил когда-то: "Девки любят красивые слова. Век бы слушали. Хоть и понимают, дурёхи, что пустое обольщение это, а всё равно млеют. Но одними красивостями их не возьмёшь. Парень должен быть боек и остёр на язык, не запинаться в разговоре и глаза не прятать. За таким они - и в огонь, и в воду".

Ах, не будь этого смущения, Головня разлился бы дроздом, окутал изящными словесами, затянул бы сладкоголосо, как певец-следопыт в сказке про волшебную шкуру:

"О Искра, мечта моя, улетающая грёза! Волосы твои - что крылья чёрной гагары, руки нежны как соболиные хвосты, стан гибок словно плавник хариуса. Твои глаза, блестящие как слюдяные пластины, переливаются таинственной дымкой, чаруя любого, кто встречается с ними. А на поясе твоём, ярко-багровом как медвежий язык, висят фигурки чудесной работы: серебряный тюлень, медный соболь, железная гагара. Незримый Огонь бросает на них отсвет с неба, и они подмигивают мне. Ты - словно сон: всегда рядом, и всегда недоступна".

Но куда ему, простому загонщику, плести словеса! Нет, не его это. Уж лучше пойти к Сияну и выложить всё начистоту. Сказать: "Почему ты, Сиян, ищешь дочуре женихов в других общинах? Глупая прихоть! Разве Огонь запрещает нам жениться внутри рода? Разве Он говорил: отвержены те, кто познал женщину своей крови? Родные братья и сёстры заводят детей, почему же мы с Искрой вовек разделены? Ты - Артамонов, но жена-то твоя, покойница, была из Павлуцких! А значит, дочь твоя - наполовину Павлуцкая. Стало быть, не такой уж это и грех. Чем я не угодил тебе? Ведь я готов умыть лицо Искры чистейшим снегом с дальних холмов и нести её на руках до самых гор. Мои предки не знамениты, но я пойду на всё ради неё".

Пустое. Сиян и так не боится греха, его надо брать подарками. А откуда у Головни подарки? Меховик да ходуны - вот и все его вещи.

Он медленно приблизился к Искре, постоял, разглядывая девку. Та улыбнулась ему, потом нагнулась к щенку и, подхватив его обеими руками, небрежно кинула в воду. Зверёк заверещал, забултыхался, с шипением уходя в кипяток. Волны бились о края кадки, выплёскивались на снег, оставляли чёрные проплешины.

А у Головни продолжали складывать в башке непроизнесённые слова:

"Почему ты так неуступчива, Искра? Чем я плох для тебя? Разве я стар или калека? Разве я груб и невежлив? Я буду заботиться о тебе, ухаживать за тобой, дарить тебе подарки. Прилепись ко мне, ненаглядная! Соединись со мной, милая!".

Но куда там! Она даже не смотрела в его сторону. Рассеянный взгляд её уносился вдаль - туда, где над остроконечными верхушками плюгавых сосенок бился, рассекаясь на бледнеющие язычки, чёрный дымный родник. Она следила за этим родником, и ресницы её мечтательно подрагивали.

- Огонь в помощь! - сказал Головня.

- Благодарствую, - улыбнулась Искра, проясняясь взором.

- Свежевать-то сама будешь или кого на подхват возьмёшь? Могу пособить.

- Да уж справлюсь. У тебя небось своих дел хватает, чтоб ещё мне пособлять.

Головня засопел, раздумывая: играет она с ним или вправду отлуп даёт? Лёд их разберёт, крольчих этих. Всё у них шиворот-навыворот. Нет бы прямо сказать: "Гуляй, мол, ненаглядный, не пара ты мне". Нет, вилять будут, хвостом махать, а правды не скажут.

- Я чего пришёл-то... Вещица у меня одна есть. Хотел тебе показать. - Головня помялся, решаясь. - Встретиться бы надо. Чтоб подальше от чужих глаз. Вещь тайная, не всем о ней знать можно.

- Что ж, и встретимся.

- Сегодня вечерком зайду.

- Сегодня? Сегодня мы гадаем. Туда парням нельзя.

- Тогда завтра.

Она вскинула на него глазищи: бедовые, дымчатые, блескучие. Спросила одними губами:

- А не обманешь ли, Головня? Завлечёшь почём зря, да наврёшь с три короба. Вы, парни, такие.

- Огонь свидетель, правду говорю! - побожился загонщик.

- Велика ли вещица-то?

- Маленькая совсем. Редкостная.

Искра посмотрела на бездыханное тело щенка, раскисшей шкурой плававшее в кипятке. Повернулась к Головне, промолвила, сложив пальцы:

- Достанешь его?

Головня толкнул ногой кадку, и кипяток разлился, сожрав снег вокруг. От засеребрившейся земли поднялся пар, мокрое тельце зверька застряло в переплетениях корявых ветвей. Искра взяла из нарт длинную палку и брезгливо вытолкала ею на снег мёртвого щенка, чтобы остудить горячую шкуру.

- Отец-то твой дома, что ли? - спросил загонщик, наблюдая за ней.

- Не, на прорубь ушёл... У него одна забота - в проруби ил гонять. Или по гостям шляться.

Может, прямо сейчас и отдать ей реликвию? - подумал Головня. Нет, слишком светло. Заметят ещё.

Вдруг дверь распахнулась, и на мороз выскочил мальчишка зим четырёх от роду, в наспех накинутом меховичке и больших, не по ноге, рваных ходунах. Колпак на нём сидел криво, закрывал один глаз. Увидев Головню, мальчишка замер и поправил колпак, чтобы разглядеть пришедшего. Из жилища грянул женский голос:

- Дверь прикрой, заполошный.

Мальчишка вздрогнул и бросился закрывать дверь.

- Ну ладно, бывай тогда, - сказал Головня. - Про уговор не забудь.

Искра выпрямилась, с чувством разогнув спину, хитренько глянула на него.

- Не забуду.

Головня вперевалочку двинул к мужскому жилищу. Нынче там было пусто: парни разъехались - кто за дровами, кто в летник за сеном, кто в тайгу на поиски общинного табуна. Головня и сам только вчера пригнал быков из летника, а потому сегодня бездельничал. Думал почесать языком с бабами, но те как назло все были заняты: варили еду, тачали одежду, кормили скотину, выгребали навоз из хлевов. Раньше в такие дни Головня развлекался болтовнёй с Пламяславом, но теперь старика не было, и загонщик изнывал от скуки.

Так он промаялся до вечера. Надвигающиеся сумерки принесли оживление в общину: приехал Сполох, привезший на собачьей упряжке сено; вернулся из тайги Жар-Косторез, пригнавший сани с дровами; прискакал вождь, так и не разыскавший табун; притопал Сиян со связкой мороженых рыбин за спиной. Плавильщик тоже закончил свои труды и уже вещал что-то собравшимся девкам - его низкий голос далеко разносился над стойбищем.

Головня сунулся было послушать его, но увидал Искру и шарахнулся прочь, точно демон от оберега. Сам не ожидал от себя такого. С чего вдруг? Вроде и не ссорились они с Искромётом, не задирал он его, как, бывало, мужики задирали чужаков, а всё же не мог рядом с ним находиться. Сразу в горле что-то вспухало, будто ком подкатывал, и зверски хотелось сплюнуть.

Ноги сами понесли его к жилищу Отца Огневика. Головня остановился в замешательстве, созерцая добротную дверь из лиственничных отломов, украшенную треугольными резами. Отступил на шаг назад, снова остановился. Протянул руку к дверце, но спохватился: "Что же я творю? Как в глаза родичам смотреть буду?". А потом ему вспомнился мечтательный взор Искры, устремлённый в сторону плавильни, и он отбросил сомнения. "Моя правда, - подумал Головня. - Видит Огонь, не хотел я этого".