Елизавета Дворецкая - Огненный волк. Книга 2: Князь волков

Елизавета Дворецкая

Огненный волк. Книга 2: Князь волков

Глава 1

На заре Ярилина дня[1] алое сияние широко разливалось по небу, обещая хороший день. Но в ельнике и сейчас было сумрачно и неуютно. Зеленые раскидистые лапы застили свет, рыжая хвоя проминалась под ногами, пробирал сыроватый холодок, давая знать о близком болоте. Тропинка между елями была едва заметна, чужой и не найдет.

Выставив вперед локоть, Лобан старался защитить лицо от хлестких ударов еловых лап, и скоро весь рукав почти до плеча намок, хоть выжимай. По всему телу от него рассыпалась зябкая дрожь, едва утихшие боли в спине с каждым неловким шагом заново напоминали о себе. То и дело ветки цепляли за рубаху, норовили сбросить с головы шапку – еще покланяешься Лесному Деду!

Выйдя на поляну, Лобан остановился ненадолго, перевел дух. Когда-то он сам, еще подростком, помогал строить эту избушку для ведуньи, но сейчас с трудом верилось, что она сотворена человеческими руками, а не выросла здесь сама собой, как гриб. Ее низкие стены были темны, как еловая кора, тяжелая дерновая крыша поросла мхом, крошечное окошко – в толщину одного бревнышка – смотрело на поляну, как черный глаз того света. До лесной нежити здесь было ближе, чем до живых людей, и живые не ходили сюда без большой надобности. А нужда крепче оглобли гонит.

С самого травеня,[2] с того утра, когда звончевский воевода попросил Брезя к себе в кмети, Лобан с Вмалой не знали покоя. Едва хворь отпустила Лобана, как Брезь запросился в Звончев. Разными уловками и уговорами подождать его удерживали дома, но сколько же можно тянуть? Брезь перестал заводить разговоры о дружине, но Лобан знал своего сына. Как только он убедится, что отец может справиться со всей работой без него, он уйдет. А родичи вовсе не хотели его лишиться. Были и другие причины, заставившие Лобана тайком отправиться за помощью к ведунье, но все же он не сразу сумел заставить себя шагнуть к крыльцу.

Осенив лоб и плечи оберегающим знаком огня, Лобан направился к избушке. Рослого, здорового мужика с сединой в бороде пробирала мелкая противная дрожь, как несмышленого ребенка в темной пустой избе. Ведунья не любила гостей и встречала их неласково.

Тяжесть мешка с пирогами – последней чистой муки не пожалели! – и берестянки меда придавали Лобану немного уверенности: все-таки не пустой иду. Он шагнул к серому низкому крылечку и тут же отпрянул назад, едва сдержал возглас – со ступенек почти под ноги ему кинулась тускло-серой извилистой стрелой гадюка. Лобана прошиб холодный пот; гадина спряталась в папоротниках под стеной, а Лобан еще долго стоял, то глядя на качание широких зеленых листьев, то обшаривая взглядом крыльцо. Там стоял черепок с молоком, подернутым пленкой, с упавшими хвоинками. «Откуда молоко-то у нее? – мелькнуло в мыслях у Лобана. – Вроде не носили ей… Не от лосихи ли?»

Он еще раз оглядел крыльцо – других змей вроде бы не было.

– Заходи, коли пришел! – раздался из избушки сухой, неприветливый голос Еловы, и Лобан вздрогнул.

Одной рукой крепче прижав к груди поклажу, другой он снова осенился знаком огня, помянул Деда и толкнул влажную, разбухшую от вечной сырости дверь.

В избушке было темно, как в норе, и от темноты казалось очень тесно. Только окошко в стене светилось, как глаз в белый свет. Низко нагнув голову под притолокой, Лобан шагнул за порог, с опаской ступил вниз, на земляной пол; так и казалось, что сейчас под ногой заизвивается что-то живое. Запах сырости и еловой хвои в избушке был даже сильнее, чем на поляне, он словно сгустился и настоялся здесь, в вечной тьме, без солнечных лучей и ветра.

– Дверь прикрой, чай, не свадьбу ждем! – так же неласково приказал голос, и только по голосу Лобан разобрал, в какую сторону поклониться.

Ведунья сегодня была не в духе. Поспешно выполнив приказание, мужик поклонился раз, встряхнул своими приношеньями и поклонился снова, не зная, что с ними делать.

– На ларь поставь! – велел голос.

Глаза Лобана попривыкли к темноте, он разобрал громаду ларя возле самой двери. Он ткнул мешок и берестянку на крышку ларя, там что-то зашуршало, и Лобан поспешно отстранился. Ему, привыкшему к просторной и сухой родной избе, здесь было неловко, тесно и жутко, как в волчьей яме, даже хуже – в яме хоть небо видно.

– Я к тебе, матушка! – заговорил Лобан, снова кланяясь и подбирая к животу опустевшие руки. – Помоги моему горю! Ведь…

– Знаю! – бросила из угла ведунья.

Голос ее шел снизу, словно она сидела на полу, но Лобан не мог разглядеть ее в углу, куда совсем не проникал свет. Да в человечьем ли она теперь облике? – мелькнуло у него сомнение. Покажись ему сейчас огромная сова с круглыми глазами, он ужаснулся бы, но не удивился.

– Ведь сынок-то мой… – снова начал Лобан.

– Лишнего не говори! – оборвала ведунья. – Боги все знают, а Лес все слышит. Чего от меня хочешь?

– Чего мне хотеть? – Лобан растерянно развел руками. Теперь он уже различал неясные очертания женщины, сидящей на полу. – Одного прошу у богов – в старости покоя, рода продления. Один он у меня. Не он, так и… Девки со двора улетят – кто меня в старости утешит?

– Судьбой и боги не владеют, она ими владеет.

– Чтобы сын мой дома остался – только того и прошу.

– Ну так привяжи за ногу – авось не убежит! – с издевкой ответила ведунья. – Парень молодой, здоровый – кто же его удержит? Да и обещали вы воеводе, что отпустите. Гривну[3] взяли за него!

– Вот мы что надумали, – нерешительно заговорил Лобан. – Женить бы его. От жены, поди, не убежит и к воеводе. А мне бы внуков повидать, пока жив.

Из угла раздался тихий звук, похожий на скрип сухого надломленного дерева, – ведунья засмеялась. Лучше бы бранилась – от смеха ее брала жуть, как будто нечисть и нежить уже опутали тебя невидимой сетью и радуются поживе. Правду говорят – доброго духа вещий человек в ельнике не поселится.

– Мало ли девок? – спросила Елова. – Что лягушек в болоте!

– Мало немало да ведь он не глядит более ни на кого. Все свою прежнюю вспоминает. А неволить – сердце не камень. Сын ведь, родная кровь.

– Кровь… – протянула ведунья, и непонятно было, удовольствие или отвращение вызывало у нее это слово. – Кровь спит, кровь молчит… Приворожить сына хочешь? Сам, своей волей, хочешь ему кровь разбудить?

– А… ведь… – Лобан мялся, но ведунья молчаньем требовала ответа, и он выдохнул, словно в прорубь кинулся: – Да ведь надо род продолжать! Хоть как – коли иначе боги не дают.

– Не тебе знать божью волю! – воскликнула ведунья, и у Лобана упало сердце – не хочет помочь. – Своей судьбы и сам Отец Сварог[4] не знает, а что знает – переменить не может. Откуда тебе знать, в чем судьба твоего сына? Боги у него отняли невесту – может, они ему непростой путь готовят, может, в Кощное владение[5] дух его за ней устремится, тайны ему откроются, станет он вещим человеком, даст ему Велес[6] песенный дар или смертный страх отнимет – и будет твой сын витязем славным, никем не победимым? Он идет дорогой своей судьбы, а тебе только и заботы – дома его держать, возле печки, к бабьему подолу привязать?