Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман
– Но стоит ли мне идти в лес, полковник Адамски?
– Почему бы и нет, миссис Слейтер? Вы спросите у себя – хотите или нет? Из тех, что бродят там, в ночи, очень немногие умеют по-настоящему кусаться; но милую даму вроде вас даже такие беспредельщики не посмеют цапнуть. – Он поерзал на стуле.
– Я вас не задерживаю? – уточнила Маргарет, вспоминая о важном.
– Немного, но мне приятна такая задержка. – Полковник встал, щелкнув каблуками. – Вашему мужу невероятно повезло. Жаль только, что он избрал такую профессию.
– Почему? – искренне удивилась Маргарет.
Полковник развел руками.
– Много шума из ничего. А где шум – там вражда, где вражда – там кровь, где льется кровь – там разрушение и пустота. Замкнутый круг, видите ли. Верите ли, до Гитлера я ни одной по-настоящему шумной дороги в Германии не встречал. Место войны в обществе теперь занимает автомобилизация. Я, солдат, говорю вам, что моя профессия изменила свой облик!.. Но это не те вещи, о которых мне следует рассказывать жене дорожного строителя, которая оказала мне честь выпить со мной кофе после ужина. Я прошу прощения, миссис Сойер. Мне уже пора. – Полковник еще раз едва слышно щелкнул каблуками и поднялся по лестнице, ступая очень бесшумно для такого крупного человека.
Похоже, все, кто хотел уйти, – ушли; вероятнее всего – вообще все, кроме Маргарет, миссис Слейтер и старух Тотал и Эскот. Маргарет осталась сидеть в тихом зале, полном рассеянных волшебных огней – в совокупности не дававших достаточно света для чтения, вздумай тут кто-то почитать. Наконец по лестнице спустился запоздалый ходок. Это была маленькая, стройная девушка, до сего момента носившая белое платье. Теперь на ней было темное одеяние – точный цвет Маргарет разобрать не смогла, – идеально сидевшее на ней. Девушка спустилась по лестнице быстро, никуда при этом не торопясь; там, куда она шла, ее бы все равно дождались. Она выглядела тоньше и загорелее, чем когда-либо: ноги скорее тощие, нежели стройные, груди почти не видно под плотной тканью. Проходя мимо, она впервые взглянула прямо на Маргарет: ее большие голубые глаза, казалось, вспыхнули на долю секунды – но было ли в этой вспышке узнавание, сказать было нельзя. Как бы то ни было, в одно мгновение они поравнялись, а в следующее девушка уже юркнула за дверь террасы – на улицу, где ее тотчас же укрыл и растворил мрак.
Маргарет поняла, что неосознанно встала и теперь смотрит в ночь за стеклянной панелью двери. Она пошла по коридору и последовала за девушкой на террасу. Было на удивление холодно: она забыла разницу в температуре шведского дня и шведской ночи. Позже в этом году, как она поняла, темноты не будет вообще в течение суток – но сейчас тьма была густой, без луны и звезд, густой и очень холодной. Дрожа в вечернем платье – хотя она помнила, что многие другие гости не стали переодеваться в теплые вещи, – Маргарет тем не менее начала свой путь, медленно ступая по темной террасе, стараясь обходить почти невидимые столы и стулья, ориентируясь только по размытой, бледнеющей линии каменного забора слева от нее. Наконец она подошла к ступенькам, которые привели к перекрестку, где не так давно появилась миссис Слейтер. Она с трудом спустилась по ним в своих туфлях на высоком каблуке; шатаясь, направилась к лесу, в который вошла сегодня днем, – к лесу, о котором мнения так сильно разошлись, к лесу, где ее собственный взгляд на мир столь ощутимо изменился… Преобразился вопреки тому, что она явилась лишь как туристка из другой страны – и лишь на период, который рациональнее было бы исчислять минутами, чем часами, днями или годами.
Она прошла сквозь деревья примерно пятьдесят ярдов, а затем остановилась. Даже не дошла до перекрестка, где более широкая тропа разветвлялась на мелкие кроличьи тропки. Она поняла, что если продолжит, то потеряет и этот маленький неопределенный овал чего-то светлого у себя за спиной. Теперь уж не было ни шума из кухни курхауса, ни света, который мог бы быть виден сквозь густую листву. Маргарет подумала, что персонал, возможно, каждую ночь разъезжался куда-нибудь – обслуга могла и хотела спать, а отдыху предаваться не в пример легче без контраста с вездесущей бдительностью.
Холод показался Маргарет самым странным из всего. За несколько минут ее тело так сильно остыло, что она перестала ощущать ночную стужу. Ее будто сковала наросшая наспех глыба льда – обездвижила и освободила от ответственности. Она задалась вопросом, действительно ли, если человека заморозить в глыбе льда, он останется жить – жить во сне, в анабиозе, с глядящими в ничто глазами.
Дрожь и зубовный скрежет унялись; она стояла недвижимо, прислушиваясь – увидеть нельзя было совсем нечего. Непрекращающийся легкий шорох, слышимый днем, все еще доносился до ее ушей. И если днем шумели какие-то дневные животные, теперь на их место, надо думать, пришли ночные – даже более многочисленные, если верить ушам. Разве могли животные издавать один и тот же звук, всегда – с одинаковой громкостью, так, чтобы их было слышно только тем, кто сам не производит лишнего шума? Без оглядки на день и ночь? Затем Маргарет пришло в голову, что это шумит сам лес – чаща, где ничего не спит, даже деревья.
Мягкий шорох продолжался и продолжался. Время от времени силуэт черной птицы срывался вниз. Снаружи, за коркой кристально чистого льда, объявшей ее, Маргарет вдруг начала бояться, что один из гостей курхауса подкрадется к ней в темноте. Она не была уверена, что в таком состоянии запросто даст отпор. Именно этот сравнительно банальный страх, похоже, склонил чашу весов – стал последним перышком, сломавшим хребет верблюду.
Хотя она и не сомневалась, что очень скоро начнет презирать себя, Маргарет решила отступить, остановиться на этом. Она немедленно вернется в курхаус, поднимется к себе в комнату и сотрет с себя весь лед огромным шведским банным полотенцем; примет ванну и включит обогреватель, если таковой есть. Ляжет в постель с твердым намерением заснуть. Даже помолится, если придется, хотя никогда
