Сергей Пономареко - Седьмая свеча

  — Челюсть бинтом подвяжи, поаккуратней и незаметно. А не получается у тебя потому, что вначале язык во рту надо поправить. Вот так. Теперь привязывай.

  — Свечи в гроб положила, а ты их пересчитывала? Нет? Давай сейчас считай. Одна, две, три, пять, шесть… Шесть? Всего шесть? А где седьмая свечка? Ищи внимательней. Нет? Теперь жди неприятностей. Кто-то украл свечку. Быть беде, помоги нам Господи! Ладно, заканчиваем, веревки уложите в гроб. Хорошо, хоть их не украли. Да, так незаметно.

  — Наконец все готово. Зовите мужиков, которые будут нести гроб. Кто-кто? Копачи будут нести!

  — Нет, из хаты обязаны родственники и близкие вынести на рушниках, а во дворе уже передать копачам.

  — Нет, копачи сразу несут гроб из хаты.

  — Это у вас так, а у нас родичи обязаны.

  Глеб, совершенно одуревший, взялся за край полотенца, продетого под днище гроба, и помог вынести его во двор. Тут он внезапно осознал, что выносили они гроб не через узкую входную дверь, а через специально открытую, очень широкую дверь, так что им ничего не мешало. До этого скрытая под ковром, висевшим на стене, эта дверь ждала своего часа десятилетиями. Ему представилась картина, как жизнерадостные рабочие строят этот дом, а рядом ходят не менее жизнерадостные здоровяк хозяин, красавица жена и стеснительная малолетняя дочурка, прячущаяся за юбку матери. Значит, уже когда строили, учитывали, что жизнь человеческая коротка и потребуется этот широкий проход, чтобы в свое время вынести вперед ногами пока еще улыбающегося и пышущего здоровьем хозяина, красавицу жену, их дочь. Memento more. Помни о смерти, говорили древние римляне и не забывали о ней даже за пиршественным столом, так как в те времена он мог в одну минуту превратиться в поминальный. Или взять, к примеру, мрачный культ Осириса у древних египтян… Но похоронная процессия уже построилась, и Глеб вернулся мыслями к настоящему.

  Похоронная процессия вытянулась в длинную разноцветную змею-кобру, голова которой была украшена двумя голубыми хоругвями. Ее капюшон образовали восемь человек — они несли на специальных носилках гроб, утопающий в цветах, в основном красных. Затем следовала беспорядочная человеческая толпа, постепенно сужающаяся к концу-хвосту. Шли, как показалось Глебу, очень долго, с двумя остановками на перекрестках дорог, но когда он посмотрел на часы, оказалось, что прошло всего полчаса. Долго собиравшийся дождь не оправдал опасений, так и не излился на землю слезами и даже позволил на время выглянуть несмелому, по-осеннему тусклому солнышку, разогнавшему свору черных толстых дармоедок-туч. Время подкрадывалось к четырем часам вечера, и солнышко, едва выглянув, стало стремительно падать за горизонт.

  Толпа, запрудившая и преобразившая место, где не так давно побывал Глеб, придала ему некую торжественность. Специальных речей не было. Ольга упала на грудь матери и зарыдала. Ее с трудом оторвали, и неожиданно ее место заняла рыдающая Маня. Глеб был поражен, до этого он не замечал проявления сочувствия к покойнице с ее стороны. Маня поднялась и исчезла в толпе. Когда Глеб, в свою очередь, наклонился, имитируя то ли поклон, то ли воздушный поцелуй без помощи рук, он похолодел от ужаса — ему показалось, что веки покойницы дрогнули, выпустив зловещий лучик взгляда. Отпрянув от гроба, Глеб еще раз внимательно взглянул на покойную. Глаза ее были наполовину приоткрыты, блеснули белки без зрачков. Трупные пятна явственно выступили на лице, они отдавали синевой даже сквозь смуглую кожу. Кругом зашушукались:

  — Следующего высматривает. Скучно ей уходить — сотоварища выискивает!

  «Нервы стали пошаливать. Завтра после поминок надо немедленно ехать домой», — еще раз напомнил себе Глеб.

  Обратно возвращались напрямик, через огороды. Этот путь занял от силы семь минут. Во дворе румяные молодухи, несмотря на осеннюю прохладу в одних тонких белых рубашках, сливали из кувшинов на руки вернувшимся с кладбища и давали им вытереть руки душистыми, пахнущими чистотой длинными льняными полотенцами. Вымыв руки, народ устраивался на лавках за поминальным столом. Над столом был натянут громадный кусок брезента, прикрепленный с одной стороны к крыше дома, а с другой — к крыше летней кухни.

  Ольга, очень бледная, проследовала в дом с какой-то незнакомой женщиной, не обратив никакого внимания на Глеба. Тот хотел было куда-нибудь забиться, вспомнив о своем неприглядном виде во время ночного происшествия, как вдруг баба Маруся прервала его мысли, скомандовав ему наливать гостям. В помощники ему дали рыжеволосого парня с наглой ухмылкой и очень пьяными глазами. Парень наливал водку и вино, отчаянно расплескивая, в стограммовые стаканчики, а Глеб подносил их на небольшом пластмассовом подносике сидевшим за столом. Те отвлекались на мгновение от поглощения кушаний, брали стаканчик левой рукой, правой крестились, говорили «за упокой ее души» или «пусть земля ей будет пухом». Задыхаясь, захлебываясь, сморкаясь, кашляя от крепости содержимого, выпивали, сколько душа примет, — когда половину, когда до дна, а некоторые ставили стопки, лишь чуть пригубив. И опять эти стопки наполнялись до краев и подносились следующим. Глядя на это сборище грызущих, жующих, давящихся, неудержимо голодных, брезгливо сытых, Глеб с тоской подумал: «Неужели, чтобы помянуть человека, надо набить до отказа свой желудок, сдабривая все алкоголем? Это значит почтить память усопшего?»

  Вначале за столом никто не произносил речей, слышно было только чавканье и бульканье. Затем начали вспоминать о покойной, пьяно ухмыляясь и прося передать селедку. Вскоре темы разговоров стали более актуальными, злободневными. Зачем вспоминать о мертвеце, который уж ничем не сможет ни помочь, ни навредить, и со временем превратится в удобрение, сливающееся с землей?

  «Людская слава преходяща, и все мы тленны», — подумал Глеб, в очередной раз поднося чарки. К его удивлению, поминальный обед не затянулся, так как по здешнему обычаю можно было выпить только три раза. За столами трижды сменялись люди и столько же раз блюда, и в восемь часов вечера поминки закончились. Во двор вышла очень спокойная умывшаяся Ольга, на стол добавили кушаний, и за него уже сели те, кто обслуживал это поминальное пиршество, всего человек двадцать. Перед тем как сесть за стол, Глеб потихоньку забежал в дом и там до хрустального блеска вымыл два стаканчика: один себе, другой — Оле. Выпив подряд два полных стаканчика водки, перед этим бормоча что-то невнятное, Глеб немного захмелел и расслабился. Невыносимо длинный день обещал вскоре закончиться, и Глебу очень хотелось, чтобы алкоголь помог ему отключиться и спать без сновидений и пробуждений.