Приручить Сатану (СИ) - Бекас Софья

— Да ты что, нечистый, в Бога не веруешь? В Великий пост — есть?

— Ну так ведь…

— Молчи! Молчи! — перебил его человек, поджимая губы. — Ты вот что, Семён: принеси мне мой портфель с рукописями, да поскорее.

— Да, барин… Я мигом… — Семён живо соскочил с лавки и, взяв зажжённую свечу, направился в гостиную. — А Вам на что, батюшка?

Человек не ответил.

— Есть дрова в печке?

— Есть, барин. Растопить изволите?

— Не надо, — человек снова поджал губы и, чувствуя слабость, опёрся рукой на стену. — Принеси мне в кабинет.

— Рукописи то бишь?

Человек слабо кивнул.

— Вам бы, батюшка, отдохнуть сейчас, а не работать. На ночь глядя мысли-то разные бывают, оно иногда и кажется, что мудрёные, а как утром посмотришь, совсем не мудрёные, а даже наоборот… Давайте я Вам, батюшка, чай с малиной принесу, ужо в Великий пост можно.

— Не волнуйся, Семён, я работать не буду…

— А на что ж Вам рукописи, барин? Читать что-ли? Так оно вредно, при Вашем-то здоровье и при таком-то свете.

— Не читать, Семён… Неси в кабинет.

— А на что ж тогда, батюшка?..

Они вместе вернулись в ту комнату, где до этого сидел человек. Свечи здесь не горели, только пылал подобно огненному змею жадный камин.

— Батюшка… Николай Васильевич… Вы это что же… Сжечь… хотите?..

Человек молча взял из рук слуги свой портфель.

— Барин! Остановитесь, побойтесь Бога! — зарыдал слуга и кинулся человеку в ноги. — На что труды-то свои сжигать, Николай Васильевич?! Оно же всё дорогое, всё ценное, на что ж так…

— Уйди, Семён, — раздражённо бросил человек, не стараясь, однако, отстранить от себя слугу. — Это всё ненужное.

— Кому ненужное, а кому сокровище! Николай Васильевич, барин, батюшка, ну ведь ужо сжигали труды свои, хорошо ли было? Вы и так больны, Николай Васильевич, и так не в себе, а что ж с Вами будет, когда своё всё сожжёте?!.. Ужель не жалко? Себя пожалейте, барин, людей наших пожалейте, подумайте, чего Вы их лишаете!..

— Ничего не лишаю, Семён. Вот священник давеча заезжал, помнишь? Ну так он мне и посоветовал сжечь всё к чертям…

— Ну не всё же, Николай Васильевич! Да и что Вы, в самом деле, каждого первого встречного слушать будете? Очнитесь, батюшка, нельзя так, нельзя свои же труды без надобности губить!

Семён попытался выхватить из рук человека бумаги, но тот поднял рукописи выше и оттолкнул от себя слугу.

— Не твоё дело! Молись! — и тетради полетели в самую пасть камина. Семён со слезами на глазах смотрел на горящие, испещрённые мелким почерком листы, а человек — на высокую разноглазую фигуру, стоящую в тёмном углу комнаты, куда не проникал свет от камина. Фигура жадно смотрела на человека и, кажется, о чём-то серьёзно думала.

Наступило утро.

— Семён! Ты не видел мои рукописи? С рассвета самого ищу, а никак не могу найти.

— Так Вы же, батюшка, сегодня ночью всё спалили…

— Я ненужные сжёг, старые, а важные в бюро положил. Я-то важные в портфеле никогда не храню.

— Так ведь… Батюшка… Николай Васильевич… Барин… Ездили же давеча… Портфель разобрать… Не успели… Помните?..

Человек остановился. Судя по его выражению лица, он не поверил словам слуги.

— Да нет, Семён, не может быть. У меня уж привычка многолетняя всё сразу из портфеля вынимать, я и сейчас вынул, просто забыл, куда положил.

— Нет, батюшка, Николай Васильевич… — заплакал слуга, опускаясь перед барином на колени. — Накануне, как вернулись от гостей, так мне портфель и передали… Ничего не вынимали…

— Как… Не вынимал? — человек схватил портфель, открыл его и перевернул верх дном. Из него ничего не выпало. — Я что же… Всё сжёг?.. Всё спалил?.. И второй том сжёг?!

— Всё, батюшка… Всё сожгли…

Человек бегом, насколько мог, поднялся к себе в кабинет на второй этаж, бросился на колени перед камином и стал голыми руками ворошить ещё горячий пепел. Среди уцелевших обрывков бумаг он неверяще читал строчки из второго тома «Мёртвых душ».

«Вот, что я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжёг всё. Как лукавый силён — вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил… Думал разослать друзьям на память по тетрадке: пусть бы делали, что хотели. Теперь всё пропало».*

Через девять дней Николай Васильевич скончался.

Ещё через сорок дней Сатана поднялся на Небо и вернул ему сожжённую рукопись.

***

Люцифер замолк. На некоторое время повисла тишина.

— И хочется утешить, да нечем, — вздохнула Ева, опустив плечи. — Это ты его подговаривал сжечь рукописи?

— Нет, конечно, — ответил Люцифер, потягиваясь. — На что оно мне? Знаешь, сколько писателей сожгло свои труды, сколько художников изрезало свои полотна?

— Почему так получается, что сожжённые труды попадают к тебе?

— Отчего же? Не ко мне. Ко мне попадает пепел, прах, а слова летят на Небо, откуда и пришли. У меня-то лишь листы бумаги, заляпанные чернилами, не более.

— Но ведь не каждый же раз ты поднимаешься наверх, чтобы вернуть чей-то труд?

— Конечно, не каждый, просто… «Мёртвые души» — меня это подкупило. Там были все людские пороки, которые убивают человека, а тут мы… Тоже «мёртвые души». Поэтому и вернул.

— И много в Аду уничтоженных трудов?

— Много, конечно, много! У меня целая коллекция творений, не увидевших мир.

— Кстати, об Аде: кто она такая?

— Ада? — переспросил он, глядя куда-то вниз, на волны. — Такая же надежда, как и ты, только другая. Ты — надежда на воскрешение, солнечный зайчик в нашем тёмном королевстве, а Ада — надежда на силу, которая сплотит нас вместе для строительства того самого королевства. Ну, точнее, была ею. Сейчас уже всё построено.

— А Аглая?

— Это она же. Уж не знаю, поймёшь ли ты или нет: когда она была маленькой девочкой, она была Адой. Когда она стала прекрасной девушкой, она превратилась в Аглаю. Когда она станет взрослой женщиной, то её будут звать Аделаида… Правда, это вряд ли когда-нибудь случится.

— Почему?

Люцифер некоторое время молчал, задумчиво рассматривая пожухлую обгоревшую траву у себя под ногами.

— Что такое время, когда ты бессмертен? Когда у тебя есть начало, но нет конца? Детство, юность, зрелость существуют только в ограниченном временном отрезке, на концах которого — рождение и смерть. А когда ты бессмертен, что ты будешь называть зрелостью? Старостью? Даже если ты и прожил, например, как Ранель, человеческую жизнь с юностью и зрелостью, то что для тебя будет потом, спустя десять лет, сотню, тысячу? Ничего не будет, ты останешься таким, каким ты и был на момент смерти — если, конечно, не захочешь вернуться назад. Мы называем это безвременством, когда, сколько бы лет ни прошло, ты остаёшься одинаков душой и телом, словно насекомое, случайно угодившее в смолу. Мы, изначально бессмертные, не проживающие человеческую жизнь, тоже рождаемся, хоть это и происходит гораздо реже, и постепенно растём, но в какой-то момент мы как будто отдаляемся от ленты времени и смотрим на неё сверху: мы можем перемотать свою же жизнь, стать моложе или старше, оставаясь разумом на том же уровне, на каком и были. Среди нас этим редко кто-то пользуется — зачем? — таким обычно страдают те, кто жил на земле. У людей есть физический возраст и душевный — у нас же есть только душевный. Ада вот довольно быстро выросла, а, превратившись в Аглаю, остановилась. Если она захочет, превратится в Аделаиду, но, как я уже сказал, такое вряд ли будет.

— Она действительно твоя дочь, или вы всё это только для меня придумали?

Люцифер слегка покачал головой из стороны в сторону.

— Не сравнивай наши миры, Ева: даже вы, люди, живёте в разных измерениях, а мы-то и подавно. Аглая появилась на свет на заре нашего королевства. После того, как часть ангелов покинули Небеса, мы спустились на землю — да, Ева, когда-то мы жили на земле, там, где сейчас живут люди. Я, как и хотел, правил севером. Но вначале, перед тем, как строить королевство, нужно было укротить грехи, родившиеся на земле с нашим приходом и до того времени неведомые Небесам. Я отец только одного греха, Ева — гордыни, а остальные родились в тех, кто пошёл за мной. Я долго с ними боролся, а вслед за мной и другие, и, наконец, мы укротили их, но силы, которые предназначались для строительства нового дома, мы потратили на войну с грехами. Родился новый грех — уныние. У нас опускались руки, демоны отказывались идти дальше, у некоторых возникала мысль вернуться назад, на Небо, вот только гордыня не позволяла это сделать. Нам нужна была надежда: тот, кто вдохнёт в нас новые силы и сплотит народ. И тогда на свет появилась Аглая. Однажды поздним вечером я вернулся к себе в покои и увидел большой цветок лотоса; в ней лежала маленькая девочка с яркими, словно два изумруда, зелёными глазами. Я назвал её Цветок Ада.