Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж
Но вернемся к буквам „Р-О-Г“ в названии группы: ребята написали их задом наперед. В мире так называемого экстремального метала нельзя даже ритуально принесенную в жертву кошку швырнуть так, чтобы не попасть в какую-нибудь команду с буквами „Г-О-Р“ в названии. Я даже список составил, чтобы вам не пришлось тратить на это время. „Горгорот“. „Горгатс“. „Горфест“. „Бельфегор“. „Кирит Горгор“. Не заставляйте меня продолжать. Так вот, позвольте мне выдвинуть скромное предложение: пусть умники из „Балрога“ переименуются в „Горгонзолу“, перестанут пинать балду и наконец-то заявят свои права на титул Самой Заплесневелой Метал-Группы На Свете».
На этом рецензия заканчивалась. Мистер Солнышко снова сложил распечатку, а когда Томас не подошел, чтобы ее забрать, осторожно положил на траву, будто надеясь, что она исчезнет в облаке волшебной пыли.
Томас стоял со сложенными на груди руками.
— Ты даже не послушал присланный тебе на рецензию альбом, да?
Похоже, не получив за все время чтения ни одного пинка под ребра, Деррик немножко осмелел.
— А сам-то как думаешь — ты же у нас, блядь, такой умный и всезнающий?
— Я думаю, что это был риторический вопрос, — ответил Томас. — Они ведь все такие? Эти твои «рецензии». Где каждая строчка пытается быть оскорбительнее предыдущей. Мне наскучило в них копаться раньше, чем я нашел хоть что-нибудь другое.
— Тебе долго придется искать.
— Вот что мне интересно, — сказал Томас. — Ты с самого начала хотел стать шарлатаном или это случилось само собой? А для того, что ты делаешь, другого названия нет. Это шарлатанство. Твоя профессия предполагает объективность, но ты решаешь, как относишься к чьему-нибудь творению, еще до того, как творцу приходит в голову его создать. Твоя ненависть не просто труслива. Она ленива.
Уголок рта Ярдли изогнулся в самодовольной ухмылке.
— Она стабильна.
Я уже понял, что он из тех, кто не проигрывает. Те читатели, которые проглатывали его рецензии и считали, что смешнее его паясничанья ничего и быть не может, подтверждали, что он все делает правильно. Но то же самое подтверждали и те, кто считал его чумой и тратил время на то, чтобы об этом написать. Чем больше негодования было в их комментариях — тем лучше. Внимание есть внимание. Для Ярдли презрение было так же питательно, как и похвалы.
Пока никто не заставлял его отвечать за свои слова.
Поэтому, когда Томас присел рядом с ним, Ярдли снова испуганно заерзал. Томас умел не моргать очень долго. Его не напрягало молчание. Его не напрягал зрительный контакт. Он был мастером медленно кипящей враждебности.
— Все ненависти, которые у меня есть, честны. Они обоснованны, — сказал он. — Давай я расскажу тебе о некоторых. Я ненавижу мелких самодовольных хипстеров в старомодных кардиганах и очках с толстой черной оправой. Я ненавижу неискренность. Я ненавижу людей, которые говорят «извиняюсь». Я ненавижу людей, у которых не хватает смелости отстаивать свои так называемые убеждения. — Он откинул волосы со лба, чтобы они не мешали его свирепому взгляду. — Все мои ненависти заслуженны. Я вложил в них время и силы. Они чисты. А вот ты… ты позоришь эти идеалы.
Лишь теперь Томас поднял распечатку, но разворачивать ее не стал. Он и так помнил из нее все, что нужно.
— Тебя заводит, когда люди швыряются в тебя твоими же цитатами? «Чем слушать эту хрень еще хоть минуту, я предпочту, чтобы меня привязали к вбитым в землю кольям, а мучимый самым сильным несварением козел Сатаны навалил мне на лицо инфернальную дымящуюся кучу». Когда я прочитал эти слова, я не увидел в них гиперболы. Я увидел в них вызов, который ты бросаешь самому себе.
Пока Деррик понемногу складывал детали головоломки воедино, Томас поднялся.
— Боюсь тебя разочаровать, но Сатана для меня не реальней субботних мультиков. Может, ты это и заметил бы, если бы удосужился немного послушать альбом.
Все еще слабый после многочасового переезда под наркотиками, Деррик был не в состоянии сопротивляться Томасу, когда тот ухватил его за связанные ноги и протащил через половину луга туда, где уже были вбиты в землю четыре железных колышка.
— А вот в козлов я верю, — добавил он. — С них и начнем.
Деррик не слишком активно боролся, даже когда Томас одну за другой привязывал его конечности к кольям, хотя много чего высказал его удаляющейся спине.
И лишь когда Томас вернулся, выведя из амбара косматую и рогатую тварь, Мистер Солнышко заверещал по-настоящему.
* * *
Группа обитала в окрестностях Сиэтла, но почти никто не знал о том, что Томас Люндваль владеет этой уединенной фермой высоко в Каскадных горах за границей штата, в Орегоне. Знали остальные члены группы. Должно быть, знал какой-нибудь риелтор. Теперь еще и я. И Мистер Солнышко, разумеется, — а он был не из тех заслуживающих доверия людей, которых допускают во внутренний круг.
— Ты сказал, что ему никто не поверит, — напомнил я Томасу чуть позже, когда мы сидели на кухне коттеджа. — Я хочу знать, что ты в этом уверен. Я хочу знать, что, когда мы отвезем его домой, у этого не будет последствий. Потому что термин «федеральное преступление» придуман ровно для таких вот вещей.
Томаса это позабавило.
— А разве не поздновато уже просить гарантий?
— Я доверился тебе, когда на все остальное времени не было. Но я не говорил, что детали не будут иметь значение.
— Это верно, не говорил, — сказал Томас. — Пусть болтает сколько хочет, если не побоится, — звучать это будет как чистый бред. Он никогда не узнает, где именно побывал. Ты высадишь его у больницы, и с учетом того, сколько всякой дряни будет у него в крови, все решат, что он просто провел несколько дней в загуле. Пока его нет, один парень в Чикаго каждый день пользуется его банковской карточкой. И телефоном. В этом телефоне есть фотки, снятые пару дней назад, в клубе, и на них он вполне себе весел. А потом появится еще несколько, слишком смазанных, чтобы на них можно было что-нибудь разобрать. И на всех будут временные метки. Все это к нему вернется перед тем, как
