Дэн Симмонс - Террор
Крозье жил с подспудным сознанием, что один из скелетов – он сам.
Но самым ужасным был сон о причастии, где он – маленький мальчик или больной старик – стоял голый на коленях у алтаря в церкви, а огромный звероподобный священник – в насквозь промокшем изодранном белом одеянии, в прорехах которого виднелось багровое, сожженное до мяса тело, – нависал над ним, наклонялся ниже, смрадно дыша в поднятое лицо Крозье.
Утром 23 апреля они встали в начале шестого. До восхода солнца еще оставалось почти четыре часа. Ветер продолжал дуть, хлопая коричневой парусиной голландских палаток и обжигая лица людей, собравшихся к завтраку.
На льду пищу полагалось разогревать в маленьких жестяных емкостях с надписью «варочное устройство», используя спиртовки, которые заправлялись эфиром из бутылок. Даже в безветренную погоду заправить и зажечь спиртовки зачастую было трудно или почти невозможно; при сильном же ветре такая возможность вообще исключалась, даже если рискнуть и попытаться зажечь спиртовки в палатке. Поэтому – утешаясь мыслью, что голднеровские консервированные овощи, супы и мясо уже приготовлены, – мужчины просто поели замерзшего или полузамерзшего студенистого месива прямо из банок. Они умирали от голода, а им предстояло тащить сани весь бесконечно долгий день.
Гудсир и три ныне покойных врача неоднократно говорили Крозье и Фицджеймсу о необходимости хорошо разогревать голднеровские консервированные продукты, особенно супы. Овощи и мясо, указывал Гудсир, действительно предварительно проварены или протушены, но супы – главным образом из дешевого пастернака, моркови и прочих корнеплодов – представляют собой просто «концентраты», которые нужно разводить водой и варить до готовности.
Судовой врач не мог сказать, какие именно ядовитые вещества могут содержаться в некипяченых голднеровских супах, но продолжал настаивать на необходимости разогревать последние до температуры кипения, даже во время походов. Предостережения Гудсира и стали одной из главных причин, почему Крозье и Фицджеймс приказали перевезти в лагерь «Террор» тяжелые железные печи с вельботов.
Но ни в первом, ни во втором промежуточном лагере никаких печей не было. Люди ели всю консервированную пищу холодной, прямо из банок, когда разжечь спиртовки не удавалось, – и даже когда эфир в них горел, топлива хватало только для того, чтобы растопить замерзшие супы, но уж никак не вскипятить.
Придется довольствоваться этим, думал Крозье.
Как только капитан покончил с завтраком, в животе у него снова заурчало от голода.
Изначально они собирались снять все восемь палаток в обоих промежуточных лагерях и отвезти в лагерь «Террор», чтобы держать про запас на случай, если каким-нибудь отрядам вскоре снова придется выйти на лед. Но дул слишком сильный ветер, и люди слишком устали даже за первые сутки похода. Крозье посовещался с лейтенантом Литтлом, и они решили забрать из этого лагеря только три палатки. Возможно, завтра утром, выступая из второго промежуточного лагеря, они будут чувствовать себя лучше.
На второй день похода, 23 апреля 1848 года, трое мужчин в упряжи сломались. Одного стало рвать кровью. Двое других просто упали на лед и потом весь день уже не могли тащить сани. Одного из этих двух пришлось везти дальше вместе с поклажей.
Не желая сокращать количество вооруженных охранников, идущих впереди, позади и с флангов, Крозье и Литтл сами встали в упряжь и тащили сани почти весь тот бесконечно длинный день.
В течение второго дня похода им не пришлось преодолевать очень уж высоких торосных гряд, а санный след на данном участке пути замерзшего моря пролегал подобием торной дороги, но сильный ветер и метель сводили эти преимущества на нет. Мужчины в упряжи не видели саней, ползущих в пятнадцати футах впереди. Вооруженные морские пехотинцы, охранявшие обоз, не видели никого и ничего, когда находились в двадцати футах от саней, и вынуждены были идти вплотную к ним, чтобы не потеряться. В качестве часовых они не приносили никакой пользы.
Несколько раз в течение дня головные сани – обычно Крозье или Фицджеймса – сбивались с проложенного санного следа, и тогда всем приходилось останавливаться и ждать от пяти минут до получаса, пока несколько мужчин – связавшись веревкой, чтобы не заблудиться в метели, – бродили справа и слева от вереницы повозок в поисках неглубоких санных следов во льду, которые быстро заносило снегом.
Сбиться с дороги на середине пути значило бы не только потерять время: это вполне могло стоить всем им жизни.
Некоторые упряжные команды, тащившие более тяжелые грузы, преодолевали эти девять миль относительно ровного льда менее чем за двенадцать часов и прибывали во второй промежуточный лагерь всего через несколько часов после захода солнца. Отряд Крозье добрался туда далеко за полночь и едва вообще не проскочил мимо лагеря. Если бы Магнус Мэнсон – обладавший слухом столь же необычным, как его размеры и тупость, – не услышал хлопанья палаток на ветру далеко по левому борту, они бы прошли мимо своего пристанища и склада продовольственных припасов.
Яростный ветер, безостановочно дувший весь день, причинил лагерю значительные разрушения. Пять из восьми палаток унесло в темноту – хотя они прочно крепились ко льду металлическими штырями с винтовой резьбой – или просто разорвало в клочья. Еле живые от усталости и голода мужчины сумели поставить две палатки из трех, взятых в первом лагере, и сорок шесть человек, которым было бы вполне удобно, но довольно тесно в восьми палатках, битком набились в пять.
Для часовых, посменно дежуривших той ночью, – шестнадцати мужчин из сорока шести – ветер, снег и мороз стали сущим адом. Крозье сам отстоял на посту с двух до четырех часов утра. Он решил воспользоваться возможностью двигаться, поскольку в своем одноместном спальном мешке все равно не мог заснуть от холода, даром что люди вокруг него в тесной палатке лежали чуть не штабелями.
Последний день похода был самым тяжелым.
Незадолго до подъема, состоявшегося в пять утра, ветер стих, но радость от перспективы увидеть наконец чистое голубое небо сводило на нет резкое понижение температуры воздуха по меньшей мере на тридцать градусов. Лейтенант Литтл произвел замеры, и в шесть утра термометр показывал шестьдесят четыре градуса ниже ноля.
«Всего-навсего восемь миль», – продолжал говорить себе Крозье, шагая в упряжи. Он знал, что все остальные думают то же самое. «Сегодня всего восемь миль, на целую милю меньше, чем вчерашний ужасный переход». Когда еще несколько мужчин упали, вконец обессиленные болезнью или усталостью, Крозье приказал охранникам положить винтовки, мушкеты и дробовики на повозки и встать в упряжь, как только покажется солнце. Все, кто могли идти, могли и тащить сани.
Относительную безопасность им обеспечивала ясная погода. Кинг-Уильям показался вдали расплывчатой коричневой полосой, едва рассвело, – стена высоких айсбергов и нагромождения берегового льда вдоль нее вырисовывались четче, блистая вдали в бледных холодных лучах солнца, словно вал из битого стекла, и видом своим повергая в уныние, – но дневной свет служил залогом того, что они не собьются со старого санного пути и что чудовищное существо не подкрадется к ним незаметно.
Однако существо продолжало преследовать отряд. Они видели его – маленькое пятнышко к юго-западу от них, передвигавшееся гораздо быстрее, чем могли двигаться запряженные в сани люди.
Несколько раз в течение дня Крозье или Литтл бросал упряжь, доставал подзорную трубу и смотрел на зверя.
Он находился по меньшей мере в двух милях от них и передвигался на четырех лапах. На таком расстоянии он вполне мог сойти за белого медведя, великое множество которых они успели убить за последние три года. То есть пока он не поднялся на задние лапы, возвышаясь над окружающими ледяными валунами и гроулерами, и не начал принюхиваться, пристально глядя в их сторону.
«Он знает, где мы, – думал Крозье, глядя в свою медную подзорную трубу, потертую и исцарапанную за многие годы службы на обоих полюсах. – Он знает, куда мы направляемся. И хочет добраться туда первым».
Они шли весь день, остановившись только после раннего заката, чтобы поесть замерзшего содержимого консервных банок. Соленая свинина и галеты у них кончились. Ледяные стены, отделявшие остров Кинг-Уильям от пакового льда, загорелись в лучах солнца, засверкали подобием города, озаренного десятью тысячами газовых фонарей, за несколько минут до того, как тьма стремительно расползлась по небу, точно пролитые чернила.
До острова оставалось еще четыре мили. Восемь человек теперь лежали на санях, трое – без сознания.
Они перевалили через большой ледяной барьер, отделявший паковый лед от суши, где-то после часа ночи. Ветер оставался слабым, но температура воздуха продолжала падать. Когда они ненадолго остановились, чтобы перевязать постромки для подъема саней на тридцатифутовую ледяную стену – проход через которую, проложенный за последние недели, в результате движения льда завалило тысячами новых ледяных валунов, сорвавшихся с громадных айсбергов по обеим сторонам от него, – лейтенант Литтл снова измерил температуру воздуха. Минус восемьдесят два.
