Дэн Симмонс - Террор
Ирвинг, хотя и дрожавший от холода, почувствовал тепло, разлившееся в груди. Он чего-то достиг. Для обозначения лохматого пса эскимосы использовали либо слово «киммик», либо слово «тунок», либо оба. Он указал на сани.
– Сани, – твердо заявил он.
Десять эскимосов уставились на него. Юная женщина прикрыла лицо руками в рукавицах. У старухи отвисла челюсть, и Ирвинг увидел во рту у нее один зуб.
– Сани, – повторил он.
Шесть мужчин, стоявшие впереди, переглянулись. Наконец эскимос, выступавший в роли собеседника Ирвинга, сказал:
– Камотик?
Ирвинг радостно кивнул, хотя понятия не имел, установилось ли уже между ними понимание. Вполне возможно, мужчина сейчас поинтересовался, не хочет ли он, чтобы его проткнули гарпуном. И все же младший лейтенант невольно расплылся в улыбке. Почти все эскимосы – кроме мальчика, старика, продолжавшего колотить пса, и мужчины без капюшона, с ремнем и мешочком на груди, – заулыбались в ответ.
– Вы, случайно, не говорите по-английски? – спросил Ирвинг, сознавая, что несколько запоздал с вопросом.
Эскимосы смотрели на него, улыбались и молчали.
Ирвинг повторил вопрос на своем школьном французском и на чудовищном немецком.
Эскимосы продолжали улыбаться и пристально смотреть на него.
Ирвинг присел на корточки, и шестеро мужчин тоже присели на корточки. Они не стали садиться на обледенелые камни, хотя поблизости находилось несколько удобных валунов. После стольких месяцев, проведенных в этом холодном краю, Ирвинг хорошо их понимал. Он по-прежнему хотел узнать чье-нибудь имя.
– Ирвинг, – сказал он, снова дотрагиваясь до своей груди. Он указал рукой на ближайшего мужчину.
– Инук, – сказал мужчина, дотрагиваясь до своей груди. Он проворно стянул рукавицу зубами и поднял правую руку. На ней не хватало мизинца и безымянного пальца. – Тикеркат. – Он снова широко улыбнулся.
– Рад познакомиться с вами, мистер Инук, – сказал Ирвинг. – Или мистер Тикеркат. Очень рад познакомиться с вами.
Он решил, что для более или менее осмысленного общения придется прибегнуть к языку жестов, и указал рукой в сторону, откуда пришел, – на северо-запад.
– У меня много друзей, – сказал он уверенным голосом, словно рассчитывая хоть в какой-то мере обезопасить себя от дикарей подобным сообщением. – Два больших корабля. Два… корабля.
Почти все эскимосы посмотрели в сторону, куда указал Ирвинг. Мистер Инук слегка нахмурился.
– Нанук, – тихо произнес он, а потом потряс головой, будто поправляя себя, и сказал: – Торнарссук.
При последнем слове все остальные отвели глаза или отпустили голову, словно в страхе или благоговейном трепете. Но лейтенант был уверен, что чувства эти вызваны отнюдь не мыслью о двух кораблях или группе белых людей.
Ирвинг облизал потрескавшиеся до крови губы. Лучше начать с ними меновую торговлю, чем завязывать длинный разговор. Медленно, чтобы не вспугнуть никого из них, он залез в свою парусиновую сумку с целью посмотреть, не найдется ли там какого-нибудь лакомства или безделушки, которые можно преподнести эскимосам в дар.
Ничего. Он уже съел кусок соленой свинины и черствую галету, взятые на день. Тогда что-нибудь блестящее и занимательное…
В сумке лежали только рваные свитера, пара вонючих запасных носков и тряпица, прихваченная на случай естественных отправлений на открытом воздухе. В тот момент Ирвинг горько пожалел, что отдал свой китайский шелковый платок леди Безмолвной, – где бы девушка ни находилась сейчас, она незаметно скрылась из лагеря «Террор» на следующий день после прибытия и больше не появлялась. Он знал, что красно-зеленый шелковый платок понравился бы дикарям.
Потом он наткнулся холодными пальцами на округлый медный бок подзорной трубы.
Сердце у него радостно екнуло, потом сжалось от боли. Подзорная труба являлась, наверное, самой ценной из личных вещей Ирвинга: последний подарок любимого дяди, полученный незадолго до скоропостижной смерти последнего от сердечного приступа.
Слабо улыбаясь эскимосам, выжидательно на него смотревшим, лейтенант медленно вынул инструмент из сумки. Он заметил, что смуглолицые мужчины сжали крепче свои копья и гарпуны.
Через десять минут все члены эскимосского семейства, или клана, или племени толпились вокруг Ирвинга, словно школьники вокруг любимого учителя. Все они – даже подозрительный, искоса поглядывающий на незнакомца старший мужчина в головной повязке, с поясным ремнем и мешочком на груди – по очереди смотрели в подзорную трубу. Даже две женщины дождались своей очереди – хотя Ирвинг предоставил мистеру Инуку, своему новому посреднику, вручить медный инструмент хихикающей юной девушке и старухе. Даже древний старик, удерживавший упряжных псов на месте, подошел, чтобы взглянуть в трубу и издать удивленный возглас, пока обе женщины тянули певучим речитативом:
Ай-йей-я-найе-хе-йе-йе-и-я-канаай-йе-и-ят-яна.
Эскимосы с восторгом смотрели в подзорную трубу друг на друга, изумленно отшатывались и заливались смехом при виде огромных лиц. Потом мужчины, быстро научившиеся фокусировать инструмент, стали наводить его на отдаленные скалы, облака и гряды холмов. Когда Ирвинг показал, что можно перевернуть трубу другим концом и сделать все предметы крохотными, маленькая долина огласилась смехом и радостными криками.
Под конец, отказавшись брать подзорную трубу обратно и вложив ее в руки мистера Инука, Ирвинг на языке жестов дал понять, что это подарок.
Эскимосы разом прекратили смеяться и уставились на него с самым серьезным видом. Ирвинг на мгновение задался вопросом, не нарушил ли он какое-нибудь табу, не оскорбил ли ненароком своих новых знакомых, но потом догадался, что просто поставил их в затруднительное положение: он преподнес им замечательный подарок, а у них с собой не имелось ничего, что можно было бы подарить в ответ.
Инук Тикеркат посовещался с остальными охотниками, а потом повернулся к Ирвингу и произвел совершенно недвусмысленные пантомимические действия: поднес руку ко рту, затем потер себе живот.
В первый ужасный момент Ирвинг решил, что собеседник просит пищи – которой у Ирвинга не было, – но, когда он попытался жестами довести до сведения присутствующих данное обстоятельство, эскимос помотал головой и повторил свою пантомиму. Внезапно Ирвинг понял, что они спрашивают, не голоден ли он.
Сдерживая слезы, подступившие к глазам от порыва ветра или от облегчения, Ирвинг повторил жесты и энергично закивал. Инук Тикеркат взял его за плечо и подвел к саням. «Каким там словом они называли сани?» – подумал Ирвинг.
– Камотик? – вслух произнес он, наконец вспомнив.
– И-и! – одобрительно воскликнул мистер Тикеркат.
Отпихнув ногой рычащих псов, он откинул толстую меховую полость, накрывавшую сани. На камотике лежали, аккуратно уложенные рядами, куски мяса и крупные рыбины, мороженые и свежие.
Хозяин демонстрировал Ирвингу различные деликатесы. Показав рукой на рыбу, Тикеркат сказал: «Екалук», – с расстановкой, терпеливым голосом, каким взрослый разговаривает с ребенком. Потом показал на куски тюленьего мяса и сала: «Нат-сук». Потом на куски более темного мяса, покрупнее и сильнее замороженные: «Оо-минг-майт».
Ирвинг кивнул, сконфуженный тем, что рот у него внезапно наполнился слюной. Не понимая, должен ли он просто восхититься запасами провианта или выбрать из них что-нибудь, он неуверенно указал на тюленье мясо.
– И-и! – снова воскликнул мистер Тикеркат.
Он взял длинный шмат мягкого мяса с салом, вытащил из-под короткой парки очень острый костяной нож и отрезал один кусок Ирвингу, другой себе.
Стоявшая рядом старуха жалобно заскулила, а потом выкрикнула: «Каактунга!» Когда никто из мужчин не обратил на нее внимания, она повторила: «Каактунга!»
Мужчина состроил Ирвингу гримасу наподобие такой, какую один мужчина обычно корчит другому, когда женщина что-нибудь требует в их присутствии, и сказал: «Орссунгувок!» Но все же он отрезал полоску тюленьего сала и бросил старухе, точно собаке.
Беззубая карга радостно захихикала и принялась жевать сало.
Все остальные незамедлительно сгрудились вокруг саней, достали ножи и принялись резать мясо и есть.
– Айпалингьякпок, – сказал мистер Тикеркат, со смехом указывая на старуху.
Все прочие охотники, старик и мальчик – все, кроме старшего мужчины в головной повязке и с мешочком на груди, – тоже рассмеялись.
Ирвинг широко улыбнулся, хотя понятия не имел, в чем заключалась шутка.
Старший мужчина в головной повязке указал на Ирвинга и резко сказал:
– Кавак… суингне! Кангунартулиорпок!
Лейтенанту не понадобился переводчик, чтобы понять, что мужчина произнес слова – независимо от их конкретного смысла – отнюдь не похвальные и не одобрительные. Мистер Тикеркат и несколько других охотников просто помотали головой, продолжая есть.
