Дэн Симмонс - Террор
Сегодня утром отряд Ирвинга шел уже более пяти часов, направляясь вглубь острова. Они старались по возможности оставаться на небольших каменистых возвышенностях: там дул ветер покрепче и холоднее, но идти было легче, чем по заваленным снегом и льдом низинам. Пока они не увидели ничего такого, что могло бы повысить шансы экспедиции на выживание, – ни зеленого лишайника, ни оранжевого мха на скалах. Из книг, прочитанных в библиотеке «Террора» (в том числе двух, написанных самим сэром Джоном Франклином), Ирвинг знал, что голодные люди могут варить своего рода супы из мхов и лишайников. Очень голодные люди.
Когда разведывательный отряд остановился на привал, чтобы съесть холодный обед, утолить жажду водой и немного передохнуть в защищенной от ветра низине, Ирвинг на время передал командование грот-марсовому старшине Томасу Фарру, а сам пошел дальше один. Он сказал себе, что люди измучены тяжелыми санными походами последних нескольких недель и нуждаются в отдыхе, но на самом деле он просто хотел побыть наедине с самим собой.
Ирвинг сказал Фарру, что вернется через час и что будет часто спускаться на занесенные снегом участки склонов, оставляя там следы – для себя самого, чтобы не заблудиться на обратном пути, или для остальных, чтобы по ним они отыскали его, коли он припозднится. Шагая дальше на восток в блаженном одиночестве, лейтенант грыз черствую галету. Он чувствовал, как сильно шатаются у него два зуба, а отняв галету ото рта, увидел на ней кровь.
Несмотря на постоянное чувство голода, в последнее время у Ирвинга пропал аппетит.
С трудом преодолев очередную занесенную снегом низину, Ирвинг вышел на каменистый склон и начал устало подниматься к вершине очередного холма, где дул пронизывающий ветер.
Он остановился. По широкой заснеженной долине впереди двигались черные точки.
Ирвинг зубами стянул рукавицы и принялся рыться в парусиновой сумке в поисках своей великолепной медной подзорной трубы, полученной в подарок от дядюшки по случаю вступления в военно-морской флот. Он не стал припадать глазом к окуляру, поскольку медный ободок последнего примерз бы к веку и щеке, едва до них дотронувшись, а так было труднее навести резкость, даже держа длинную подзорную трубу обеими руками. Руки у него дрожали.
То, что Ирвинг принял за маленькую стаю мохнатых зверей, на деле оказалось группой людей.
Охотничий отряд Ходжсона?
Нет. Три фигуры были в толстых меховых парках наподобие той, какую носила леди Безмолвная. И через заснеженную равнину медленно пробирались десять фигур, шедшие рядом, но не гуськом, в то время как Джордж ушел из лагеря всего с шестью мужчинами. И Ходжсон со своим отрядом сегодня направился на юг вдоль берега, а не вглубь острова.
И у этих людей были маленькие сани. Отряд Ходжсона не взял с собой саней. И в лагере «Террор» вообще не было таких маленьких саней.
Ирвинг попытался получше сфокусировать свою любимую подзорную трубу и затаил дыхание, чтобы она не дрожала.
Сани тащила упряжка по меньшей мере из шести собак.
Это были либо белые спасатели в эскимосских одеждах, либо настоящие эскимосы.
Ирвингу пришлось отнять от глаза подзорную трубу, а потом бессильно упасть на одно колено на холодные камни и на несколько мгновений низко опустить голову. Все плыло у него перед глазами. Физическая слабость, которую он на протяжении многих недель сдерживал одной только силой воли, накатила на него, словно волна тошноты.
«Это все меняет», – подумал он.
Фигуры внизу (похоже, они по-прежнему не видели Ирвинга – возможно, потому, что он уже немного спустился вниз по склону и стал не очень заметен на фоне темных камней в своей темной шинели) могли быть охотниками из какой-нибудь неизвестной эскимосской деревни, расположенной неподалеку. Коли так, сто пять оставшихся в живых человек с «Эребуса» и «Террора» почти наверняка спасены. Аборигены либо станут кормить их, либо научат, как самим прокормиться здесь, на этом пустынном острове.
Но может статься, это военный отряд и примитивные копья, мельком увиденные Ирвингом в подзорную трубу, предназначаются для белых людей, о вторжении которых на свою территорию эскимосы каким-то образом прознали.
Так или иначе, третий лейтенант Джон Ирвинг знал, что должен спуститься вниз, встретиться с ними и все выяснить.
Он сложил подзорную трубу и аккуратно засунул между запасными свитерами в парусиновой сумке, а потом – вскинув вверх одну руку в надежде, что эскимосы истолкуют сей жест как миролюбивый знак приветствия, – начал спускаться по длинному отлогому склону холма навстречу десяти фигурам, внезапно остановившимся.
36
Крозье
69°37′ 42'' северной широты, 98°41′ западной долготы
24 апреля 1848 г.
Третий день перехода по льду оказался чудовищно тяжелым.
За последние шесть недель Крозье совершал путешествия от корабля в лагерь по меньшей мере дважды, с одними из первых и самых больших санных отрядов. Во время тех двух походов люди по очереди волокли два из четырех длинных вельботов прямо по льду и через торосные гряды, а на санях везли только провиант и снаряжение, но, даже несмотря на слабую укатанность тропы, идти тогда было гораздо легче. Он был здоровее. И не так измучен.
Френсис Крозье не сознавал этого, но после того, как он оправился от почти смертельной болезни в январе, тяжелая меланхолия, владевшая им с юности, а возможно, даже с детства, приобрела форму бессонницы. Будучи матросом, а потом капитаном, Крозье всегда гордился – как большинство капитанов – своей способностью спать очень мало и пробуждаться от самого глубокого сна при любом изменении в состоянии корабля: при перемене курса, усилении ветра в парусах наверху, частом топоте слишком большого количества ног, бегущих по палубе во время какой-нибудь особой вахты, изменении звука воды, плещущей о борта… в общем, при любой, самой незначительной перемене обстоятельств.
Но в последние месяцы, после схватки со смертью в начале января, Крозье спал все меньше и меньше с каждой ночью и наконец приобрел обыкновение дремать час-другой в середине ночи и порой урывать на сон полчаса или меньше в течение дня. Он говорил себе, что это просто следствие чрезвычайной занятости – нужно сделать слишком много дел и отдать слишком много приказов в последние недели и дни перед эвакуацией с корабля, – но на самом деле это меланхолия снова пыталась убить его.
Почти все время сознание Крозье находилось в оцепенении. Его острый от природы ум отупел, отравленный усталостью.
В последние две ночи, проведенные в первом и втором промежуточном лагере на морском льду, никто не мог толком заснуть, несмотря на крайнюю усталость. Необходимости устанавливать палатки не было: уже несколько недель там постоянно стояли восемь палаток, и каждый следующий отряд устранял повреждения, причиненные ветром или снегом.
Спальные мешки из оленьих шкур, рассчитанные на трех человек, были гораздо теплее мешков, сшитых из шерстяных одеял, и места в них распределялись по жребию. Крозье даже не стал участвовать в жеребьевке, но когда в первую свою ночь на льду он вошел в палатку, которую делил вместе еще с двумя офицерами, то обнаружил, что его вестовой Джопсон расстелил спальный мешок из оленьих шкур, сшитый для него одного. И Джопсон, и двое других мужчин считали недопустимым, чтобы капитан делил спальный мешок с двумя другими храпящими, пердящими, толкающимися во сне мужчинами – пусть даже офицерами, – и Крозье не стал спорить.
А равно не сказал ни Джопсону, ни другим, что спать в одноместном мешке гораздо холоднее, чем в трехместном. Только тепло лежащих рядом тел согревало людей достаточно, чтобы они могли спать ночью.
Но Крозье и не пытался уснуть ни в первом, ни во втором промежуточном лагере.
Каждые два часа он вставал и обходил лагерь, чтобы убедиться, что часовые сменились вовремя. Ветер ночью крепчал, и часовые прятались за наспех сооруженными невысокими снежными стенами. Из-за резкого ветра и метели они не увидели бы чудовищного существа, пока не столкнулись бы с ним нос к носу.
Той ночью оно не появилось.
Когда же Крозье изредка погружался в беспокойное забытье, он снова видел кошмарные сны, посещавшие его во время январской болезни. Некоторые сны повторялись так часто – заставляя капитана всякий раз просыпаться в холодном поту, – что он запомнил отдельные фрагменты. Девочки-подростки, проводящие спиритический сеанс. Макклинток и другой мужчина, в ужасе глядящие на два скелета в лодке, один из которых сидит в бушлате и полном зимнем обмундировании, а другой представляет собой лишь груду обглоданных костей.
Крозье жил с подспудным сознанием, что один из скелетов – он сам.
Но самым ужасным был сон о причастии, где он – маленький мальчик или больной старик – стоял голый на коленях у алтаря в церкви, а огромный звероподобный священник – в насквозь промокшем изодранном белом одеянии, в прорехах которого виднелось багровое, сожженное до мяса тело, – нависал над ним, наклонялся ниже, смрадно дыша в поднятое лицо Крозье.
