Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Руки сомкнулись на туловище Сони, жесткие пальцы воткнулись под ребра. Крик застрял в горле, а носок кеды прочертил борозду в пыли. Зашнурованная кеда сорвалась со стопы и упорхнула в малинник.
Существо по имени Вейгел любило пахнущую страхом кровь, и сегодня оно получило насыщенный и пьянящий напиток.
В свете фонаря подвешенное на цепях пустое сиденье еще полминуты качалось по инерции взад-вперед, потом замерло. Насекомые жужжали в кустах, и падали над человеческим миром не исполняющие желания звезды.
2
Из окна своей комнаты Баба видел каменный мост, возведенный в конце пятнадцатого столетия, и дорогу, изрезанную древними колеями, следы торговых повозок, когда-то курсировавших из Табора в Клокот и обратно. Под полукруглым сводом арки пенился, несясь по валунам, поток, и в кладке моста чернело отверстие для отвода вековой воды.
Баба провел языком по своим клыкам. Если бы сумерки прятали стороннего наблюдателя, наблюдатель этот увидел бы лицо в окне, глаза, пылающие, как пара фонариков, и тускло светящиеся зубы. Но никого не было у реки. И пивная, и гостиница над пивной пустовали. Баба отпустил домой сотрудников и зарегистрировал онлайн только одного постояльца. Сегодня ночь кормления. Время утолить жажду.
В сгущающейся тьме таяли обросшие омелой и трутовиком деревья, огород при гостинице, пни, палая листва на сырой земле, резервуары с водой.
Баба отвернулся от окна. Его внешность снова была самой обычной. Никаких пылающий очей и заостренных клыков. Крупный мужчина сорока пяти лет, располагающая улыбка, линялые джинсы и клетчатая рубашка, облегающая пивной животик. Баба не спал в гробу, летом загорал, развалившись в шезлонге, любил чесночную помазанку и фильм «Страсти Христовы». Более того, обращенный десять лет назад, он не убил ни одного человека, только куриц и индюшек – ради мяса, а не из садистских побуждений. Но Баба был упырем. Существом, которое под покровом ночи без стука входило в запертые номера и присасывалось к постояльцам.
Особенно ему нравились молодые женщины. Они были так покорны, а он не жадничал. Утром, мучимые чем-то похожим на похмелье, постояльцы покидали гостиницу.
«Спасибо, мистер Баба. Прекрасный паштет».
«Приезжайте еще».
И никто из них не помнил, как хозяин забирался в постель, как горели его глаза, как клыки протыкали кожу. И никто не становился вампиром: множить их племя была способна лишь Пандора. Баба выбирал бедренные артерии: крошечные ранки могли не заметить вовсе или списать на укусы насекомых.
Баба был клещом, паразитом, Носферату. Он считал себя неплохим парнем и не взвинчивал цены за номера.
Над бывшим лагерем воинственных гуситов взошла полная луна. Бабе нравились эти киношные отсылки. Его жизнь разделилась на до и после: Рубиконом стала украинская девочка по имени Виктория Майорова. Сосуд для неосмысляемого, крестная мать и кормилица паствы.
Баба чинил разбитые тачки и толкал травку торчкам, но Вика явилась на автомобильную свалку и призвала его. Она вложила ему в уста плесневелую облатку и пробудила Жажду. Следующие пять лет Баба был верным апостолом той, кто нарекла себя Пандорой. Как планета в «Аватаре». Не Святым Петром: эту роль забронировал проходимец Вейгел. Но по меньшей мере – Павлом.
Те пять лет были раем. Из мелкого драгдилера Баба превратился в настоящего мафиози. Отобрал у косовских албанцев лаборатории, в которых прокурившие мозги доходяги круглосуточно миксовали кокаиновые соли с плесенью Бога. Господний хлеб распространялся по всей Праге, а апостолы получали взамен человеческую кровь и божественные дары – черный грибок, растущий на коже бывшей Вики Майоровой.
Все кончилось в две тысячи девятнадцатом. Пандора бросила своих слуг. Взяв с собой только Вейгела, покинула Чехию и исчезла в неизвестном направлении. Лишившись плесени, апостолы разбрелись кто куда. Большинство потом свело счеты с жизнью. Лаборатории закрылись. Баба вышел на пенсию. Уехал из столицы, купил за бесценок заброшенный постоялый двор – крыша в подпалинах, кирпичная кладка под осыпавшейся штукатуркой – и питался туристами, вспоминая былые деньки.
Он мечтал тряхнуть стариной. Грабануть банк. Вынести королевские регалии из собора или алмазную дароносицу из Лореты. Но лень побеждала. Очередная Джулия вот-вот заскочит на огонек. Жажда уйдет, притупится тяга к навсегда утерянному Господнему хлебу…
Обострившийся слух Бабы уловил гул мотора. Автомобиль припарковался во дворе перед гостиницей, у пересохшего ручья и ржавого фургона-бытовки. Баба сглотнул слюну. Условной Джулии будет хорошо в его обители, в одной из холодных комнат.
Но умиротворенное выражение покинуло лицо Бабы, едва он вышел в административный кабинет – крохотную, нарочито непрезентабельную комнатушку под балочными сводами. Входная дверь была распахнута, и показалось, что гостя занесло в гостиницу ветром, как сор, как палую листву. Вместо Джулии у стойки администратора стоял бродяга в тяжелом кожаном плаще, точно сворованном из антикварного магазина поблизости. Плащ неплохо смотрелся бы в фильме про Третий Рейх. Не хватало повязки со свастикой на рукаве. У гостя были длинные спутанные волосы, прикрывающие физиономию, и длинные пальцы, которыми он нетерпеливо барабанил по стойке.
– Чем могу помочь? – спросил Баба, обходя гостя по кругу и поглядывая за дверь. Сперва он решил, что патлатый приехал на катафалке, но, сощурившись, узнал в черном универсале рядовую «ауди».
– Погода портится, – сказал визитер. Тихий, скрипучий голос, странно резонировавший в Бабе. Владелец гостиницы уставился на волосатика. Сальные патлы, угловатое лицо цвета рыбьего брюха, заляпанные грязью говнодавы. Запах испорченных продуктов. Ностальгический запах Господнего хлеба. – Я буду жить здесь, – проскрипел гость, не поднимая на Бабу глаз. Баба забыл о Жажде и об опаздывающей Джулии. Он шагнул к незнакомцу. Незнакомцу ли?
– Вейгел?
Длинные пальцы убрали за ухо волнистую прядь. Утопленные в лужицах темноты глаза блеснули. Два единоверца, два кровососа встретились спустя пять лет.
– Здравствуй. – Вейгел напоминал мумию, упакованную в нацистскую форму. Кожа – как воск, нанесенный на череп тонким слоем. Бывший управляющий чинжовного дома, бывший бойфренд Виктории Майоровой, а ныне – вылитый Мрачный Жнец, входящий без стука в дома. И Баба, не привыкший стучать, почувствовал пробежавший по позвоночнику холодок.
– Где ты был? – Баба обернулся на открытую дверь.
– Север, – односложно ответил Вейгел. – Эскимосы. Мы основали новый орден, но все кончено.
– Кончено?
– Оболочка Бога разрушается. Мы вернулись в Чехию за новой.
– Она здесь? – Беспокойство сменилось мукой всепоглощающего голода, ломкой постящегося наркомана, которому показали шприц. Баба вгляделся в универсал. На заднем сиденье кто-то был. Силуэт… женщина, шевельнувшая головой. – У вас есть Господний хлеб? – спросил Баба дрогнувшим голосом. – Совсем чуть-чуть? Вы угостите меня? – Мысль, осенившая Бабу, была
