Роман Лерони - Багряный лес

— Зачем же нужна эта трава?

— Для разных нужд. Когда-то ее употребляли ведуны, чтобы заглянуть в будущее человека. Бабки-повитухи давали роженицам. Лекари — людям, которые переживают сильный стресс, а также больным, раненым… Многим она помогла, но немногим уже поможет. Только из-за того, что разные источники дают разную информацию: заслуживающие доверия ботаники, доктора наук, доценты ее категорично отрицают; новоявленные знахари-колдуны, никогда ее не видев и не держав в руках, приписывают ее свойства любому пучку растительности, который есть у них; старики-травники же потихоньку ее собирают и помалкивают.

Он замолчал, рассматривая неспокойную реку за окном.

Переверзнев пожал плечами. Он ничего не понял из сказанного. Может быть из-за утреннего раунда на президентской даче он не был более настроен воспринимать "эзопов язык", хотя подозревал, что таковой здесь присутствует.

— По мне, пусть эта чудо-травка растет себе потихоньку и не заявляет о себе громко. Департаменту министерства по борьбе с наркотиками и с традиционной марихуаной полно хлопот, а тут еще и остальная гадость вроде крэка, героина и экстези. Настоящее положение вещей по отношению к вашей соме, меня вполне устраивает, как, уверен, и весь мир.

Нечет рассмеялся.

— Когда ты так говоришь, в тебе трудно не узнать министра внутренних дел. Но трава сома[16], или хома, хоть и близка по свойствам к чамхе, здесь не растет.

— Уже легче.

— Чамха для наркомафии не представляет никакого интереса.

— Это почему же?

— Она не вырабатывает в организме зависимости, не калечит и не убивает его. Но для медицины…

Переверзнев растянул в улыбке губы:

— Поговорите об этом с министром Здравоохранения. Возможно, что услышав об этой траве из уст главы СБУ, он избавится от скептицизма по отношению к ней.

— Может быть, — сквозь смех произнес Нечет. Смеялся он открыто, и совсем по-детски запрокидывая голову, такой откровенностью заставляя зрителя усомниться в том, что смеются именно над сказанным. Переверзнев понял, почувствовал, что его спутник смеялся над другим — может как раз над тем, чего не понял в рассказе о чамхе и старике министр. Слишком откровенным, демонстративным было это веселье, а в избыток чувств, как и в недостаток их, Переверзнев не верил.

Смех прекратился через несколько секунд.

— Что касается информации о террористах, Олег Игоревич, — серьезным тоном произнес Нечет, — ты ее получишь сразу после того, как она окажется у меня на столе. Наши ведомства раньше не отличались тем, что тянули одеяло каждый на себя, и я не вижу поводов, чтобы начать эту деструктивную возню именно сейчас — все-таки одно дело делаем. Надеюсь, что ты ответишь мне взаимностью, когда мне понадобится подобная помощь.

Переверзнев был вновь облит чернотой вечности из его глаз.

— Можешь не сомневаться, — по-доброму пообещал он, ежась под этим взглядом, который словно высасывал душу. Отвлечься помог телефонный звонок.

— Переверзнев, — низким голосом, в своей манере, ответил министр, и через несколько секунд побледнел и положил трубку, тихо добавив: — Господа, свидание разрешено, мать вашу…

— Что случилось? — обеспокоился Нечет.

Олег долго не отвечал, массируя, изучая пальцами побагровевший шрам на виске.

— Несколько минут назад погиб сотрудник министерства. Мой давнишний друг. Вместе с ним мы немало пережили в жизни. Его сбила машина. Спешил на работу.

У него было странное имя — Каим. Раньше, в молодые годы, и даже в зрелые, он стеснялся его, предпочитая представляться женщинам Николаем, находя в этих именах известное только ему созвучие. И лишь когда старость пожаловала в его дни, он понял глупость прошлых своих лет, в течение которых он стеснялся не какого-то пустого звука, а самого себя. Он не был из тех, кто жил законом: не жалей о прошлом, не загадывай на будущее, и живи только настоящим. С настоящим же было проще простого — жить никто не заставлял, просто жилось, и надо было только заботиться о том, чтобы очередной день не был прожит без пользы. С будущим тоже никаких сложностей не возникало: это в двадцать лет, в тридцать, сорок можно было мечтать о чем-то или ком-то, а в восемьдесят четыре оставалось надеяться на то, что если завтрашний день окажется последним, пусть он тогда принесет смерть легкую и спокойную, лучше всего во сне. Тяжелым же грузом было прошлое. О многом из него сожалел дед Каим. Подведя итоги прожитым годам, он с горечью осознал, что почти восемь с половиной десятков лет оказались временем практически сплошных потерь. Он никогда не надеялся на то, что сможет приобрести или достичь чего-то значимого или выдающегося, наоборот, всегда жил малым и реальным, но судьба умудрилась забирать из всего приобретенного большую часть.

Сейчас, сидя на поваленном стволе дерева и куря чужие дорогие сигареты, он сожалел о том, что в своё время не запомнил слова отца, не вникал в их суть. Отец учил мудрости и науке знахаря-травника. Он был славен и уважаем своим умением. Сейчас это было и у Каима, но не такое, как у отца, к которому сходился едва ли не весь Киев. Каим же предпочитал винить себя в собственной прошлой нерадивости больше, чем настоящий, стремительный прогресс: новые чудо-препараты — это хорошо, но то, что он не мог отыскать чамху даже сейчас, в мае, — это уже никуда не годилось. Прогресс прогрессом, а он никогда не сможет заменить чамху своим жутко универсальным синтезом. Отец, как помнил Каим, мог отыскать эту траву и в июле, зная около тридцати примет, из них же Каим мог запомнить только три-четыре. Еще хуже было то, что и эти скудные знания некому было передать. Дети, внуки на уговоры отвечали унизительными снисходительными улыбками, а правнука, смышленого паренька, лес если и интересовал, то только как полигон для головокружительной езды на горном велосипеде "команч". Крохам знаний, которые имелись в голове старика, суждено было кануть в вечность, и никто уже не узнает правды о настоящей силе земли, которая таилась во всем растущем и живущем, и надо было знать ключи, которыми она открывалась и которым покорялась. Мало было эту силу добыть, её надо было еще уметь применять — не во вред, а на пользу.

В этом сосновом леске, в Конча-Заспе, в прошлом году Каиму удалось насобирать несколько хороших пучков чамхи, но в этом он не нашел ни одного, хотя сам бережно рассыпал зерна. Прошлым летом здесь случился пожар.

Он оставил свою корзинку в лесу, как раз в том месте, где в прошлом собрал богатый урожай, а затем посеял чамху. Это была полянка, теперь черная, "возглавляемая" обгорелым пнем.