Жан Александр - Кровавая луна

Она вышла из комнаты, сделав мне знак, чтобы я был осторожен.

Я не мог не заметить внезапной перемены в этой очаровательной женщине. Последние минуты ее лицо омрачалось мало-помалу: в нем проглядывала озабоченность, даже подозрительность. Отчего она вдруг побледнела? Глаза посуровели, даже голос словно изменился. Не случилось ли какой неприятности?

Однако беспокойство рассеялось само собой. Если бы нам грозила опасность, она непременно сообщила бы мне. В ее положении было вполне естественным волноваться по мере того, как приближалась решающая минута.

Тем не менее она отсутствовала дольше, чем я мог вынести. В нетерпеливом ожидании я начал прохаживаться взад-вперед по комнате. Она была невелика. В глубине находилась другая дверь. Распахнув ее, я прислушался. Повсюду царствовало безмолвие. Лишь взволнованное состояние способно оправдать все глупости, что я наделал в тот вечер. Вместо того чтобы тут же закрыть дверь, я не только не закрыл ее, но, взяв в руки свечу, решительно прошел вовнутрь.

Меня ожидало поразительное открытие.

Глава двадцать третья

ЧАШКА КОФЕ

В комнате не было ковров. На полу лежали разбросанные стружки и несколько десятков кирпичей. На узком столе стоял предмет, присутствие которого настолько меня поразило, что я не поверил собственным глазам.

Я подошел и снял простыню, нисколько не скрывавшую форму этого предмета. Сомнений не оставалось. Передо мной стоял гроб, и на крышке красовалась табличка с надписью по-французски:

«Пьер-Ларош де Сент-Аман, двадцати трех лет».

Я отшатнулся, потрясенный вдвойне. Итак, похоронная процессия еще не оставляла замок! В комнате лежало тело. Меня обманывали. Вероятно, это обстоятельство и было причиной явного замешательства графини. Она поступила бы умнее, если бы откровенно сказала мне правду.

Вернувшись в первую комнату, я аккуратно затворил дверь в импровизированную усыпальницу. Недоверие графини ко мне было величайшей неосмотрительностью, какую она могла допустить. Не может быть ничего опаснее, чем осторожность не к месту. Стоило мне невовремя выглянуть в соседнюю комнату, и я нос к носу столкнулся бы именно с теми людьми, которых следовало избегать.

Я не успел еще подумать как следует над происшедшим, когда появилась графиня. С первого взгляда заметив перемену в моем выражении, она быстро покосилась на дверь.

— Вас что-то расстроило, милый Ричард? Вы выходили?

Я откровенно сознался в том, что видел.

— Какой ужас! Простите меня, великодушный рыцарь. Мне не хотелось тревожить вас заранее, увы! Тело здесь, но граф уехал за четверть часа до того, как я зажгла лампу и приготовилась встретить вас. Гроб привезли минут десять спустя по отъезде графа, — графиня вздохнула. — Он отправился вперед из опасения, чтобы на кладбище не подумали, что похороны отложены. Тело бедного Пьера должно было обязательно прибыть к ночи, и у графа есть причины желать, чтобы вся эта история закончилась до утра. Минут через пятнадцать дроги с гробом отправятся из замка, и тогда мы будем свободны пуститься в наш безумный и счастливый путь.

Лошади запряжены, карета у ворот; что же касается этого ужасного предмета, — она мило содрогнулась, — не будем о нем больше думать.

Она заперла дверь в мрачную комнату, и, когда возвратилась ко мне, на ее лице и во всей фигуре так пленительно выражалось раскаяние, что я готов был кинуться к ее ногам.

— Последний раз, — проговорила она грустным голосом, — я обманываю моего храброго и прекрасного Ричарда, моего великодушного героя. Прощает ли он меня?

Опять произошла сцена страстных излияний, любовных восторгов и пламенной декламации; но шепотом, чтобы не дать пищи ушам посторонних.

Наконец она подняла руку, как бы предупреждая меня, чтобы я замер на месте; не сводя с меня глаз, она, затаив дыхание, с минуту прислушивалась к тому, что происходило в комнате, где стоял гроб. Слегка кивнув головой, она на цыпочках подошла к двери, взмахнула рукой, чтобы я не подходил, и спустя немного возвратилась ко мне опять на цыпочках, чтобы шепнуть:

— Уносят гроб… пойдемте!

Следом за ней я прошел в комнату, где она разговаривала с горничной. Кофейник и старинные фарфоровые чашки стояли на серебряном подносе; возле были рюмки и бутылка с ликером.

— Позвольте служить вам, и прошу не противоречить мне. Здесь я ваша служанка и исполню любое желание любимого.

Она налила чашку кофе и подала мне, нежно опершись свободной рукой о мое плечо, гладя мои волосы.

— Выпей, дорогой, — шептала она, — пожалуйста.

Кофе оказался превосходным; после него она подала мне рюмку ликера, который я тоже выпил.

— Вернемся в комнату, — предложила она. — Наверное, эти ужасные люди уже ушли, и там мы будем в безопасности.

— Приказывай, я повинуюсь, моя леди! — шептал я в упоении.

Бессознательно я исполнял роль героя по образцу французской школы сердечного пламенения. Даже теперь меня в жар бросает, как я вспоминаю напыщенную дребедень, которой угощал графиню де Сент-Алир.

— Хорошо, извольте выпить еще крошечную, совсем крошечную рюмочку ликера, — отвечала она шутливо.

Для этой легкомысленной женщины мрачность похорон и тягостное волнение тревожных минут словно не существовали больше. Она побежала за другой рюмочкой ликера, которую я по произнесении пылкого тоста поднес к губам и осушил залпом.

Я целовал ее руки, губы, смотрел в ее прекрасные глаза и принимался опять целовать, не встречая сопротивления.

— Ты называешь меня Ричард, каким именем мне называть тебя, мое божество?

— Называй меня Евгенией, это мое имя. Отбросим все условности и будем искренни друг перед другом! Разумеется, если ты любишь меня так же, как я люблю тебя.

— Евгения! — воскликнул я в восторге от ее имени.

В конце концов я выразил нетерпение отправиться в путь. Однако какой-то странный обморок случился с моими чувствами: тело онемело, отказывалось повиноваться. Мозговая оболочка точно внезапно сжалась и так и застыла. Ощущение было не столько болезненным, сколько неодолимым и неприятным.

— Милый, что с тобой? — с ужасом воскликнула графиня. — Ты не болен? Умоляю тебя, сядь в это кресло!

Она почти насильно усадила меня; у меня не было сил, чтобы сопротивляться. Ощущения, последовавшие за первыми, были легко узнаваемы. Я сидел, откинувшись на спинку кресла, со стиснутыми челюстями, неспособный ни пошевелиться, ни даже закрыть глаза. В несколько секунд я погрузился точно в такое же состояние, в каком находился в течение ужасных часов, проведенных на пути к Парижу во время ночного путешествия с маркизом д’Армонвилем.