Питер Страуб - Пропавший мальчик, пропавшая девочка

— Да-да, не волнуйся. — Взгляд Марка скользнул от отца к входной двери и обратно. — Мы погулять.

Его едва не трясет от волнения, заметил Тим. Мальчик был напряжен и всеми силами пытался это скрыть. Тело Марка будто рвалось вести себя так же, как на Джефферсон-стрит: оно хотело размахивать руками и подпрыгивать. Перед отцом эти нелепые жесты необходимо было ужать в самые минимальные формы. Энергия страдания действует как наркотик. Тиму приходилось видеть мужчин, рисковавших жизнью под ее воздействием, словно они надышались стимуляторов. Марку мучительно хотелось выйти из дома, а Джимбо вскоре предстояло выдержать его усиленный нажим. Тим надеялся, что Джимбо удастся устоять, и он чувствовал: что бы ни задумал Марк, это наверняка безумие.

— Терпеть не могу эту хорошо обдуманную неопределенность, — сказал Филип. — Что значит «погулять»? Куда погулять?

Марк вздохнул:

— Папа, «погулять» значит погулять. Надоело сидеть в комнате, решили пройтись вокруг квартала...

— Ну, — Джимбо кивнул и сфокусировал взгляд на точке в воздухе над головой Филипа, — обойдем вокруг квартала, и все.

Ладно, идите вокруг квартала, — сказал Филип. — Но чтоб без четверти семь были дома. А лучше пораньше. Марк, я серьезно.

— Я тоже серьезно! — закричал Марк. — Я просто хочу подышать воздухом, я не собираюсь убегать!

Он сильно покраснел. Филип попятился и замахал перед собой руками.

Марк коротко глянул на Тима, его красивое лицо исказило выражение разочарования и презрения. Сердце Тима больно сжалось от сострадания к мальчику.

Марк развернулся, тяжело ступая, и вышел, уведя с собой Джимбо. С треском захлопнулась сеточная дверь.

Бессмысленно кивая, Тим подошел к большому окну. Марк и Джимбо шли на север по тротуару почти так же, как шли они по Джефферсон-стрит. Марк тянулся к своему другу, говорил быстро и размахивал руками. Лицо его все еще хранило лихорадочный пунцовый румянец.

— Видишь эту парочку?

— Ага.

— Что делают?

— Филип, по-моему, они прогуливаются вокруг квартала.

— А тебе не показалось, что Марк очень напряжен?

— Похоже на то.

— Это потому, что скоро прощание, — предположил Филип. — Ничего, это надо пережить, потом он понемногу придет в себя и станет нормальным

Тим с трудом сдержался и промолчал Он очень сомневался, что значение, которое Филип придавал слову «нормальный», может быть реально отнесено к его сыну.

Под предлогом того, что вместительность — лучшее оправдание добавленной стоимости, Тим Андерхилл всегда, когда это было возможно, брал «линкольн-таун-кар». Без пятнадцати семь, как только ребята вернулись с прогулки, он вызвался отвезти всех на Хайленд-авеню. Все собрались на раскаленном солнцем тротуаре. Филип с отвращением смотрел на длинный черный автомобиль Тима:

— Не можешь отказать себе в удовольствии пустить пыль в глаза?

— Филип, просто в такой машине я не чувствую себя зажатым в консервной банке.

— Да ладно, пап, — вступился Марк, с такой любовью глядевший на «линкольн», будто собирался погладить ее.

— И не мечтай, — сказал ему Филип. — Тим, мне не по себе в твоем лимузине. Будь добр, садись-ка с нами в мою «вольво» — если, конечно, не боишься почувствовать себя в ней затворником.

Двенадцатилетний «универсал» Филипа цвета осенней листвы терпеливо и покорно, будто мул, дожидался у тротуара в десяти футах впереди.

— После вас, Альфонсе, — сказал Тим и с радостью услышал смешок Марка.

Похоронное бюро «Тротт бразерс» занимало гребень холма, на который взбиралась Хайленд-авеню, и для тех, кто смотрел на него с улицы, выйдя из машины, — а именно это сейчас и делали двое взрослых мужчин и двое юношей, вышедших из «вольво», — это здание казалось величественным и благородным, как загородный дом в стиле доброй старой Англии. Монументальный камень, многостворчатое плетение оконных рам, круглая башенка — место, где, образно говоря, самыми громкими звуками были шепоты посетителей, шелест поминальных брошюрок и тихий плач. Марк и Джимбо поплелись позади старших, направившихся к импозантному зданию.

В тускло освещенной прихожей апатичный мужчина с энергичным зачесом назад, скрывающим лысину, махнул им рукой в направлении двери с табличкой «Зал прощания». На стойке рядом с дверью — жирными черными буквами на большом белом листе объявление:

Миссис Нэнси К. Андерхилл

Прощание 18.00-19.00

Любящая жена и мать

Там, в «Зале прощания», останки Нэнси Андерхилл покоились в сверкающем бронзой гробу, верхняя половина крышки которого была распахнута, словно дверца таксомотора. Мягкая стеганая внутренняя отделка гроба была светло-кремовой; спокойное, опустошенное лицо и сложенные на груди руки Нэнси К. Андерхилл были подкрашены и припудрены до чуть-чуть неестественного оттенка розового. Ни один из четверых вошедших в небольшое, слабо освещенное помещение не приближался к гробу. Филип и Тим по отдельности переместились к дальней стене комнаты и взяли ламинированные карточки, приготовленные похоронным бюро. На одной стороне карточки был изображен пылающий закат над морщинистой рябью моря и безупречный песчаный пляж, на другой — молитва, напечатанная под именем Нэнси и датами ее рождения и смерти. Филип взял еще одну карточку из стопки и вручил ее Марку, скользнувшему рядом с Джимбо на место в последнем ряду кресел.

Марк, не произнеся ни слова, выхватил карточку из руки отца.

Когда Джимбо спохватился, ища карточку для себя, Марк передал ему свою. Оба подростка, вглядываясь в тихоокеанский закат, погрузились было в раздумья, когда в комнату энергично вошла проворная полненькая невысокая женщина. Джойс Брофи являлась дочерью ныне покойного последнего из братьев Тротт.

— Мистер Андерхилл, не так ли? Здравствуйте, сэр, рада снова видеть вас в нашем скромном заведении, несмотря на печальные обстоятельства. Думается мне, мы с вами могли бы с чистой душой утверждать, что делаем все, что в наших силах, не правда ли, мистер Андерхилл?

— Угу, — кивнул Филип.

Она подарила торопливую и бессмысленную улыбку Тиму:

— И вас, сэр, искренне приветствую в этих стенах. Вы принадлежите к кругу семьи?

— Он мой брат, — сказал Филип. — Из Нью-Йорка.

— Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк... Что ж, замечательно. — Тим вдруг испугался, что она возьмет его за руку, но женщина лишь легонько похлопала по ней. — Мы с мужем как-то раз славно провели уикенд в Нью-Йорке, а было это... Да, девять лет назад. Мы ходили на «Les Mis», потом ходили на «Кошек». У вас, ньюйоркцев, никогда не кончаются дела и места, где можно хорошо провести время, да? Это, наверное, как жить в муравейнике — всюду муравьи, муравьи, муравьи, и все бегут, бегут... — Отстав от Тима, она потянулась к руке Филипа. — Немного робеете, да? Вы бы удивились, узнав, сколько наших гостей чувствуют то же, что и вы сейчас. Но в ту минуту, когда вы подойдете и поговорите со своей покойной супругой, вы тут же почувствуете, как ваши робость и застенчивость пройдут.