Яков Шехтер - Астроном

– Ты, наверное, – ироничным тоном заметил Моти, – утащил у разных людей разные эпизоды, да перемешал между собой. Вот и получился несъедобный компот.

В его голосе сквозила не стихшая обида. Честно скажу, писателю лучше не общаться с прототипами своих персонажей. Неблагодарное и скользкое занятие. Но деваться с крыши было некуда, путы воинской повинности крепко привязали нас друг к другу.

– Вовсе не так, – ответил я, делая вид, будто не заметил Мотиного сарказма. – Понимаешь, когда ты два года, день за днем описываешь жизнь некоего персонажа, то множество его поступков, высказываний, мыслей, которые ты сам, да сам, вкладываешь в его голову и уста, постепенно складываются в характер. И подойдя к некоему, в самом начале написания романа, придуманному повороту сюжета, ты вдруг понимаешь, что этот характер так себя вести не может и в придуманный поворот не вписывается. Ведь когда ты сочинял сюжет, характера еще не было, а теперь он возник и нужно менять или коллизию или характер. То есть возвращаться назад и прочесывать триста с гаком страниц, переделывая бакены, вешки и указательные знаки.

Несколько недель я пребывал в недоумении. Пробовал вертеть на разные лады сюжет – и отбрасывал все варианты. За два года я так сроднился с придуманной концовкой повествования, что всякое иное завершение лишь раздражало. О перемене характера речь не шла, для этого необходимо было переписать многие десятки страниц. И тут, как назло, издатель прислал вежливое письмо с просьбой представить текст. Хоть до срока, указанного в договоре, еще оставалось время, но он хотел успеть к международной книжной ярмарке, и поэтому просил рассмотреть возможность и проч. и проч. и проч. Короче есть просьбы, на которые не отвечают отказом.

Оставалось одно – сбежать. Скрыться куда нибудь на недельку, и в полном отрыве от суеты повседневности сдвинуть застрявшее повествование. Главный поворот должен произойти в голове. Когда станет ясно, в каком направлении нужно продвигать сюжет, включится многолетняя привычка ежедневного сочинительства, и вытянет роман до конца.

Месяца за полтора до описываемых событий мой приятель с восторгом рассказал о своей поездке на Голаны. Там его старый друг выращивает вишню, самую настоящую вишню, сладкую и сочную, не хуже владимирской.

– Представляешь, – рассказывал приятель, – прямо по Чехову: вишневый сад, усадьба на склоне горы, озерцо, заросшее камышом. Вокруг никого – до ближайшего киббуца десять километров. По ночам шакалы воют, дикие кабаны бродят вдоль забора, звезды огромные, чистые, воздух острый, с дымком. Для гостей там специальный домик заведен, стоит на краю сада, размером с баньку, но жить вполне можно. Если хочешь спрятаться от реальности, лучше места не отыскать.

Мы немного пошутили, мол, в Израиле от реальности можно спрятаться только в могиле, но и там каббалисты достанут, да и забыли о разговоре. А тут вишневый сад на склоне горы вдруг предстал перед моим мысленным взором, и так захотелось выскользнуть из-под гнетущего пресса ежедневных обязанностей, что я кинул в дорожную сумку пару одежек, упаковал лэптоп и, огорошив жену, выскочил из дому. Не успел я выехать со стоянки, как зазвонил сотовый телефон и жена, все еще продолжая недоумевать, принялась выяснять подробности моего бегства.

– Ты хоть бы позвонил для начала в этот сад, – сказала она, выслушав мои сбивчивые объяснения. – Может там сейчас другие гости. И вообще, почему ты решил, будто тебя там примут?

Узнав, что у меня даже нет телефона владельцев сада, она взяла руль в свои руки.

– Веди машину, – приказала жена, – и внимательно смотри за дорогой. Я все сама выясню и перезвоню.

Не успел я выбраться на скоростное шоссе, пересекающее Израиль с юга на север, как «Нокия» завела свою мелодию. Жена нашла приятеля, взяла у него номер, позвонила на Голаны, и обо всем договорилась.

– Ни о какой услуге я не просила, – сказала она, – ты просто снимаешь этот домик, как обыкновенный циммер. На твое счастье, там сейчас никого нет.

Затем она подробно объяснила мне, как добраться до места и, пожелав хорошего настроения, отключилась.

– Некоторым, – мрачно заметил Моти, – крупно везет в жизни. Только счастья своего они не понимают, и живут, словно по-другому и быть не должно.

– Зря ты так спешишь с выводами, – упрекнул я кошерного Дон-Жуана. – Сначала выслушай до конца.

– Трави, трави, – согласился Моти и умолк.

– Цивилизация начала отступать сразу за Афулой. Большие скопления домов уступили место разрозненным группкам коттеджей, предгорье пришло на смену плоскому побережью. Дорога неуклонно поднималась вверх, и вскоре перед моими глазами распахнулась зеленая, покрытая кремовыми оспинами камней, Галилея. Долины между горами были заполнены сияющим голубым воздухом, вместо красной земли слева и справа от дороги громоздились скалы из бело-коричневого пористого камня. Черная лента шоссе то круто уходила вниз, то взлетала на вершины холмов. Мелькнула вдалеке сапфировая поверхность Кинерета, пронеслись полускрытые пирамидальными тополями старые дома Рош-Пины, и дорога покатилась вниз, к Иордану. Коричневые камни Галилеи стали вытеснять черный булыжник Голанских высот и сами высоты, точно стена, увеличивались по мере моего спуска к реке. Пролетела под мостом узкая полоска Иордана и машина начала карабкаться вдоль крутого склона Голан.

На Голанах меня всегда охватывает какое-то глупое веселье. После перегруженных дорог центра страны пустота голанских трасс ошеломляет. Роскошные магистрали, приготовленные для быстрого переброска войск к сирийской границе, абсолютно пусты. По ним можно нестись с той скоростью, которую позволяет мощность двигателя автомобиля и собственная осторожность.

Голаны плоски, как скатерть, расстеленная на столе. То тут, то там торчит горушка, но пространство между ними гладко и пусто. За проволочными изгородями пасутся коровы, кусты дикого шиповника едва заметно клонятся под порывами ветра. Редко-редко навстречу попадается встречная машина. Я выехал на середину трассы и дунул под сто пятьдесят километров. Холодный, чистый воздух зашумел в приоткрытом окне.

Все оказалось еще красивее, чем представлялось. Длинные ряды вишневого сада, крепкий дом под высокой черепичной крышей, мохнатые тополя вокруг двора, ленивая собака, сонно открывающая пасть, чтобы залаять на незнакомца, но так и не издавшая ни одного звука. И цветы, много цветов: перед домом и вокруг стоянки, настоящие заросли, образующие живую изгородь.

Меня ждали. Хозяйка, лет сорока пяти, миловидная, с живым лицом и открытой улыбкой вышла на стоянку. Звук мотора тут слышен за несколько километров, а по узкому проселку, ведущему к саду с главного шоссе, едут только те, кто направляется в усадьбу. Хозяйка стояла у серебристых елок, и махала рукой, показывая, где поставить машину. Длинный сарафан держался на тонких лямках, оставляя обнаженными плечи, высокую шею и подмышки. Когда она поднимала руку, то внутренность подмышек бесстыдно распахивалась, показывая щетинку давно не бритых волос и темные полукружья сожженной дезодорантом кожи.