Яков Шехтер - Астроном

Не успел джип отъехать, как камнепад возобновился. Теперь бросали одновременно с трех сторон; обнадеженные успехом мальчишки позвали на подмогу товарищей. Я снова доложил по рации. Джип вернулся. Камнепад стих. Уехал. Камнепад возобновился. Сообщил по рации. Джип вернулся. Стих. Уехал. Возобновился. Рация, джип, камнепад. Рация, джип, камнепад.

– Слушай, командир, – ласково спросил Моти, отобрав у меня трубку. – А если они начнут камни в джип бросать? Ты тогда танк вызовешь?

Голос у него был мягкий, с оттенком подобострастия. Не зря он провел юность на сцене Харьковского драмтеатра.

– Заткнись, – оборвал Мотю командир. – Умные вопросы можешь оставить при себе. Пока ты в форме, я принимаю решения. А решение мое таково: пусть себе бросают, пока не выдохнутся. Стойте посередине и отдыхайте. И чтоб каску никто не снимал.

– Командир, – меланхолически произнес Моти. – Я жертвую свой обед голодающим детям Палестины. Еще десять минут поджаривания в этом проклятом колпаке – и еда мне уже не понадобится.

– Не паясничай, – потребовал командир. – Выполняй приказ.

Рация смолкла. Моти постоял немного, а потом решительными шагами двинулся к входной двери на крышу.

– Прикрывай, – бросил он мне и затопал вниз по лестнице. На площадке верхнего этажа Моти остановился перед первой дверью и решительно позвонил. Никакого ответа. Моти позвонил еще раз. Тот же результат. Тогда он постучал по двери костяшками пальцев.

– Агрессор хренов, – сказал я. – Ты еще ноготками поскреби. Отворитеся, отопритеся.

Моти сбросил с плеча М-16 и бухнул прикладом в дверь. Хорошо так бухнул, от души. Дверь немедленно распахнулась. На пороге, перекрывая вход широченным телом, стояла арабка в черной галабие и белом платке, надвинутым по самые брови. Возмущенно подняв руки, она верещала по-арабски. Вошедший в роль Моти наставил на нее М-16 и заорал на чистом русском языке:

– Заткнись, дура!

Арабка мгновенно поняла и замолкла. Тогда Моти, размахивая пальцем перед ее носом, продолжил, уже на иврите.

– Только не делай вид, будто иврита не понимаешь. Запомни, и передай своим детушкам, каждый камень, который через десять минут, – тут Моти выразительно постучал ногтем по стеклу часов, – упадет на крышу, попадет прямиком в солнценакопители. Поняла?

Арабка кивнула.

– Два камня – два накопителя. Три – три накопителя. А жаловаться можешь своему мужу, пусть он учит ваших щенков точнее бросать.

Моти развернулся и, презрительно бухая ботинками, поднялся на крышу.

Я захлопнул дверь, мы вернулись к возвышению и принялись ждать. Камни перестали падать минут через шесть. Мы постояли еще немного и вернулись на пост. Моти перегнулся через парапет и заглянул вниз.

– Пустота и благолепие, – воскликнул он и принялся разоблачаться.

Пока он с ожесточением швырял на бетон каску и бронежилет, я бегло осмотрел вверенный участок наблюдения и сразу заметил в окне напротив оскаленное злобой лицо мальчишки. Он думал, будто я его не вижу, и презрительно плевал в нашу сторону. Я погрозил ему пальцем, но он, еще больше озлобясь, принялся корчить рожи. Тогда я поднес к уху трубку рации и стал делать вид, будто докладываю своему начальству, для пущей убедительности, тыча свободной рукой в сторону его дома. Мальчишка резко отпрянул вглубь комнаты и захлопнул окно.

Остаток дня мы провели в безмятежном созерцании крыш и окон, не догадываясь, какая туча сгущается над нашими головами. Как потом выяснилось, арабка тут же связалась с представителем муниципалитета, и тот подал хевронскому наблюдателю ООН жалобу о вооруженном вторжении израильской армии в мирную квартиру. Наблюдатель позвонил командиру дивизии, тот обратился к командиру полка, а он связался непосредственно с командиром нашей роты. Ротный, будучи в курсе событий, объяснил ситуацию, а ужасы вторжения списал на завиральные особенности арабского национального характера.

Поскольку никаких вещественных доказательств бесчинства израильской военщины в жалобе не фигурировало, то дело закрыли, но командир полка приказал ротному расследовать инцидент и принять меры, дабы подобного рода случаи более не повторялись. Все это мы узнали потом, а пока дождались «нун-нуна» и, забравшись в пентхауз, со стонами блаженства полезли в душ.

Счастье омовения прохладной водой может понять только тот, кто десять часов печется на солнце, и отдыхает под пропахшим пылью одеялом, прищурив глаза, чтобы горячий ветерок не запорошил их мусором. Тонкая струйка воды снимает с уставшей кожи тяжелую память о солнечном давлении и сухих поцелуях жаркого воздуха. Выбравшись из душа, мы уселись прямо в трусах и майках вокруг колченогого столика, на котором заботливый дежурный уже расставил стаканчики со свежезаваренным кофе, откинулись на спинки дешевых пластмассовых стульев и погрузились в блаженство.

Ночь влажно раскинулась над Хевроном, прохладное движение эфира холодило наши мокрые волосы и спины, а горячий кофе наполнял рот дивным ароматом. Песчаного света брус Пещеры Патриархов сиял прямо перед нашими глазами.

– Моти, – спросил я, прикрыв глаза от наслаждения, – а почему, вместо того, чтобы колотить в дверь прикладом, ты не применил к арабке свои мужские чары? Было бы забавно видеть, как она стаскивает галабие.

– Любовь нам не подвластна, – ответил Моти мягким, расслабленным голосом. – Любовь приходит сама по себе: или она есть, или ее нет. А к этой арабке я не испытывал никаких нежных чувств. Только раздражение.

– Можно подумать, будто к той, что на крыше, ты что-то испытывал. Ты вообще не подозревал о ее существовании, пока она не начала разоблачаться.

– Тогда я был на два дня моложе, – мечтательно заметил Моти. – А два дня, это очень, очень большой срок. Кроме того, в океане эмоций, окружающем человека, симпатия сама находит невидимую тропинку. Арабка отыскала меня, а я, увидев ее, согласился. Это значит, что наши сущности совпали. Ведь не просто так один человек начинает другому нравится. Сущности находят друг друга задолго до того, как встречаются физические тела.

– Ты философ, – сказал я и отхлебнул еще глоток ароматной жидкости.

Нашу беседу прервал дядя Сэм. Так звали здоровенного, похожего на гориллу американца-киббуцника. Его тело покрывали густые заросли рыжей шерсти, но голова была совершенно лысой. В списке личного состава он значился под именем Шмуэль, но сам себя называл по-американски – Самуэль, что и дало Моти основание немедленно прилепить ему кличку «дядя Сэм».

Дядя Сэм выращивал бананы в одном из киббуцов долины Мертвого моря, и это занятие полностью поглотило все ресурсы его духовной энергии. Разговаривать он мог только на эту тему, и мы очень быстро узнали подробности осеменения и выращивания пальм, а также правила и способы хранения бананов, сроки их снятия с деревьев и всякую кучу совершенно ненужных нам сельскохозяйственных подробностей. Характер у дяди Сэма оказался компанейским и располагающим: когда привозили пищу, он первым кидался к веревке, за которую мы втаскивали через парапет пентхауза тяжеленный ящик с провизией, всегда уступал очередь в душ, без разнарядки, а по велению сердца подметал и даже мыл пол в общей комнате. Наверное, именно из-за такого характера его в рекордно короткий срок перевели из стажеров в полноправные члены киббуца, и этим фактом своей карьеры дядя Сэм очень гордился.