Самая страшная книга 2025 - Юлия Саймоназари
Марк поднялся, взял старика на руки и понес в каюту. Штырь, повредивший полтора года назад позвоночник Глеба, лишил его чувствительности ниже пояса.
Уложив старика на кровать, Марк дотронулся до пуговиц на его рубашке. Глеб остановил внука:
– Не надо, сам разденусь. Иди, отдыхай.
– Как скажешь.
Марк закрыл дверь. Каюта погрузилась во тьму. Глеб лежал и вспоминал, как потерял страх перед подземельем и мчался в пещеру к синеглазой женщине-устрице; как в ее объятиях стиралась память и он забывал свое прошлое, своих близких – оставались лишь нечеткие картинки; как годами жил и дышал Синеглазкой; как хоронил ее на утесе; как горевал по ней и не находил себе места, словно пес, потерявший хозяина, и сам не понимал, отчего так сильно плачет: то ли из-за жадности – остался без прекрасных жемчужин; то ли из-за похоти – ни с одной женщиной он не испытывал такого наслаждения. После смерти Синеглазки он обходил пещеру стороной, пока не вспомнил про гигантскую пустующую перламутровую раковину, которую можно было распилить и продать. Влекомый легкой наживой, он снова вошел в приземистый тоннель и по пути к подземной галерее нашел двустворчатого моллюска размером с колыбель, внутри которого маленькое человекоподобное существо, похожее на Синеглазку, хлопало желтыми очами, держало в ручонках рыбу и жадно поедало ее. Глеб отнес раковину на сейнер и забыл о своей скорби.
Когда все звуки в железном доме-судне стихли и слышны были только гул ветра и шипение волн, Глеб сел в кровати, спустил ноги на пол, сунул их в сапоги и встал. Чувствительность вернулась к нему несколько месяцев назад, но Марку он ничего не сказал. Знал, внук не обрадуется.
Ходил Глеб еще неуверенно, и сил пока хватало, чтобы самостоятельно перемещаться по жилому отсеку. Но сегодня он решил, что больше ждать не будет и пойдет дальше.
Глеб достал из шкафа заранее подготовленную сумку, перебросил ее через плечо и вышел из каюты.
В коридоре он замер у двери Марка и прислушался: вроде ни звука. После подковылял к вешалке, стянул тулуп и, согнувшись под тяжестью овечьей шкуры, стал на карачках взбираться по лестнице.
Наверху его встретили кромешный мрак и вьюга, обсыпающая колючей крупой. Рядом ревело скрытое тьмой море (здесь, на юго-востоке, оно никогда не замерзало), обрушивая лихие волны на скалы и сейнер. Он достал из сумки фонарик и включил. В пятне света мельтешили полчища снежинок, и дальше вытянутой руки не было видно ни зги. Глеб осторожно пошел вперед – палубу покрывала корка льда.
Проходя мимо трюма для рыбы, в котором теперь хранился уголь, он по-хозяйски проверил, хорошо ли Марк закрыл грузовой отсек.
Ветер толкал то в спину, то в грудь. Сапоги разъезжались на льду. И время от времени обжигающие соленые брызги окатывали с головы до ног. Глеб упрямо шаркал крохотными шажками, держась за хлам, приткнутый к бортам сейнера.
Поскользнувшись на обледенелых половицах, он рухнул и больше не поднимался. Ребра обдало нестерпимой болью – вдохнуть было страшно.
Собравшись с силами, Глеб встал на четвереньки и пополз. Главное – не останавливаться!
Он добрался до будки за рыбным трюмом и злобно выдохнул:
– Сучонок!
На двери, ведущей в машинное отделение, висел замок.
Глеб огляделся, подобрался к груде железок, нашел подходящую, не сильно вмерзшую в палубу и достаточно тяжелую трубу, выломал ее изо льда и вернулся к будке. Он сунул фонарик в карман сумки, крепко сжал обеими руками отпиленный кусок трубы и стал лупить им по дужке замка.
Несколько хлестких ударов, и дверь отворилась.
В нарастающем возбуждении Глеб сбросил намокший отяжелевший тулуп и спустился по лестнице в машинное отделение.
Он стоял по пояс в ледяной воде. Пробирающий жгучий холод сковал мышцы, тугой крепкой болью обвил кости, крупной дрожью вытрясал тепло из дряхлого тела. Обвисшая кожа вздыбилась пупырышками. Зубы выбивали звонкую дробь. Под ребрами лихорадочно стучало, легкие короткими частыми рывками хватали воздух.
Не сводя глаз с гигантской устрицы, лежащий у стены в свете фонаря, трясущийся Глеб сбросил сапоги, стянул мокрые штаны и трусы, снял рубашку вместе с футболкой и снова повесил сумку через плечо.
Он подошел к моллюску, протолкнул пальцы в щель между створками и изо всех сил потащил половину раковины вверх.
Жемчужница нехотя раскрылась.
Глеб вожделенно уставился на женщину-устрицу, спящую на перламутровом ложе. В глубине ее полупрозрачного тела, пронизанного светом, билось холодное сердце, тянулись бледно-фиолетовые ниточки сосудов, белели молочные кости. Крупные руки женщины-устрицы прятались в складках глянцевой мантии. Между пышных грудей лежала серебряная русалка с драгоценной переливающейся бусиной под хвостом. Глеб сразу узнал кулон, который много лет назад подарил дочери Анне.
Сверху донеслись шум и гневные крики Марка.
Глеб торопливо забрался под раковину моллюска и улегся на мягкую студенистую мантию. Женщина-устрица заворочалась, громадные веки задрожали, и низкий гулкий стон выскользнул из огромной рыбьей пасти, будто морской деве снилось что-то неприятное. Старик одеревеневшими руками достал из сумки нож, примерился и чиркнул лезвием по ее горлу.
Бледно-розовая водянистая кровь полилась широким потоком, заливая шею и грудь женщины-устрицы. Она распахнула удивленные глаза, схватилась за горло, посмотрела на окровавленную руку и закричала. Но вместо мощного голоса вырвались булькающие хрипы.
Женщина-устрица вскочила, отпрянула от дрожащего Глеба и вперилась в него люминесцирующими желтыми глазами. Кровь стекала по ее тугому животу, омывала жабры и мантию.
– Желтоглазка… – улыбнулся Глеб.
С клокочущим ревом она длинными пальцами оплела его голову, разинула пасть и вгрызлась в морщинистое лицо. Раковина захлопнулась.
Нестерпимая безумная боль впилась в Глеба, разошлась сокрушающей волной, оборвала дыхание, с громким хрустом раздробила череп. Он взвыл, чувствуя, как его глазницы, скулы, челюсть крошатся под ее бесчисленными тонкими зубами.
Снаружи кричал Марк, обсыпая затворенную раковину градом ударов.
Горячая человеческая кровь смешивалась с холодной кровью моллюска. Глеб умирал в объятиях бездыханной женщины-устрицы, и в угасающем сознании теплилась последняя мысль: и ни дня бы не исправил в этой чертовой жизни…
Дмитрий Лопухов
Моя Калерия
Ее звали Калерия. И среди подобранных приложением девушек она была самой некрасивой. Но мне все равно очень понравилась, и когда после короткой переписки Калерия назначила мне встречу в парке, я обрадовался.
С красивыми людьми мне не везло.
Моя первая привязанность была самой милой девчонкой в классе – она встречалась со мной три дня; хотела позлить бывшего. Меня тогда поколотили.
Победительница институтского конкурса красоты заняла у меня большие деньги, но так
