Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
Я повернулся, помедлил, размышляя, не уловка ли это, чтобы отвлечь меня от убийственного удара.
– Смелее, – подбодрил он. – Я никуда не уйду.
Поскольку он сказал, что Соня находится позади меня, у меня возникло отчетливое впечатление, будто в соседнем полукабинете кто-то сидит спиной ко мне. Это впечатление могло быть не более чем результатом гипноза низкого уровня: мой уставший мозг отреагировал на чувство вины и ужас, вызванные рассказом этого человека, и разбудил во мне ощущение присутствия там, где его не было; или еще проще: звуки, которые, как мне казалось, я улавливал, мог издавать человек, не имеющий к происходящему никакого отношения и всего лишь наслаждающийся поздней трапезой. Не сводя глаз со смердящего, я придвинулся к краю своего сиденья и высунулся в проход, вывернув шею, чтобы как можно незаметнее заглянуть в полукабинет за спиной… лишь для того, чтобы резко отшатнуться от увиденного и соскользнуть на противоположный конец своего сиденья, ударившись головой об оконное стекло. В дальнем углу полукабинета за моей спиной я увидел того же человека, что сидел напротив меня. Все в нем было абсолютно идентично тому, кто рассказал мне о том, что владеет душой Сони, – от помятого белого пиджака, от складок на белой рубашке, от редеющих волос, прилипших к розовой коже головы, до слезящихся глаз, которыми он смотрел на меня, до его рук, раскинутых на столе. Несказанно пораженный увиденным, я смог разглядеть лишь правую руку человека, сидевшего с ним, – она тоже лежала на столе. Серебряный браслет на запястье мог быть тем самым, что любила носить Соня (его я подарил ей на наше первое совместное Рождество), но я не видел браслет достаточно долго, чтобы быть уверенным, что это именно он. Ни за что на свете я бы не стал пытаться взглянуть еще раз; сердце колотилось о грудную клетку с такой силой, что было больно.
– Убедился? – поинтересовался мужчина.
В отчаянии я поискал взглядом официантку, но ее нигде не было. На самом деле, за исключением пары, которую я мельком увидел в соседнем полукабинете, ресторан оказался пуст. Более того, остальные кабинки виделись мне какими-то плоскими, двухмерными, словно бывшими частью большой искусно выполненной картины. Я посмотрел в окно, к которому прижимал голову, и не увидел за ним ничего, кроме темноты.
– Кто вы? – снова спросил я.
– Хочешь продолжим? – спросил он мрачно.
– Но это же бред какой-то…
– «Каждому человеку в его смертный час является дьявол», – процитировал мужчина. – Разве не так говаривал двоюродный прадедушка Майкл?
– Так, да только я не верю в дьявола. Или в бога – ни в того, ни в другого.
– А какая мне разница?
– Я просто… я хочу сказать, чего ради дьяволу возиться со мной?
– Чего ради дьяволу возиться с кем-то из вас? – сказал мужчина. – Вы отвратительные, мерзкие смеси пневмы [78] и этого, – мужчина поднял руки, скривив губы при виде струпьев на костяшках пальцев, растрескавшихся и пожелтевших ногтей, – этих отбросов, этих экскрементов, – он опустил руки. – Никогда не постигал смысла вашего сотворения. Нет, неправда. Я знал, чего добивался Яхве, пытаясь использовать искру, чтобы возвысить грязь, пытаясь использовать грязь, чтобы изменить искру, сделать ее способной развиваться и приспосабливаться. Эта концепция казалась мне отвратительной, совершенно неприемлемой. В этом заключалась изрядная доля причины нашей… размолвки. Причина – в вас,– сказал мужчина, вынырнув из воспоминаний, прижимая руки к рубашке. – Все, до единого из вас, дворняги. Знали бы вы, какой ценой вы обходитесь мне, что я потерял из-за вас.
– Рай, – догадался я.
Несмотря на бешено колотящееся сердце, я не мог поверить – нет, как сказал этот человек, я не мог принять этого. Быть может, я сплю? В любой момент я могу почувствовать, что меня трясут за руку, и открою глаза, и увижу склонившуюся надо мной официантку? В прошлом, бывало, я уже окунался в яркие сновидения, казавшиеся настолько реальными, что, проснувшись, никак не мог разрушить их чары; хотя не вспоминался мне ни один сон, в котором бы фигурировал такой резкий запах. Скорее всего, я сейчас переживал психотический срыв – следствие тяжкого бремени вины и угрызений совести. Однако соображал на удивление ясно для человека, чей разум буквально распадался на части, но, возможно, в этом не было ничего необычного. Перспектива разрушения разума казалась мне ужасной, хотя по сравнению с альтернативой пребывания в разгаре беседы с самим Дьяволом, – бесконечно предпочтительной.
– Бог, – говорил мужчина, – Яхве гнет свою линию, утверждая, что он единственный и неповторимый, но ведь все мы были богами, не имеющими себе равных обладателями силы, мудрости и красоты. Для любого существа этого должно было быть достаточным. Так оно было и для меня. Но Яхве всегда оставался творцом и, прельщенный и завороженный возможностями, всегда стремился создать что-то новое. А я относился к нему с пониманием, шел навстречу его планам, помогал в создании концепции космоса, которую он хотел воплотить в бытие. Я потакал ему, поддерживал его – так помогаешь старшему брату собирать аквариум или террариум. Я всегда знал, что материальная жизнь входит в его планы, но, честно говоря, шансы против возможности ее развития были настолько высоки, неисчислимо высоки, что меня это совсем не беспокоило. Возможно, несколько одноклеточных организмов и смогут эволюционировать на нескольких миллионах планет, и этим, полагал я, он удовольствуется. Однако математика… он что-то сотворил с уравнениями, подделал их. Несомненно подделал, потому что его Вселенная взорвалась жизнью. Буквально сразу же активизировалась эволюция, и в мгновение ока космос наполнился множеством сложных многоклеточных существ. Их многообразие пришлось мне не по вкусу, однако оно понравилось Яхве, заняло его, и я с радостью предоставил его новому занятию. Только когда он предложил поделиться пневмой, божественной искрой, с некоторыми результатами его эксперимента, я понял, что дело зашло слишком далеко. Понял и то, что он вынашивал эту идею с самого начала. Порочность, извращенность его намерения вызвали у меня отвращение. Его самоуверенность оскорбила меня. Пневма не принадлежала ему, он не мог использовать ее так, как хотелось ему. Она была нашей, нашим общим достоянием, которое нельзя было тратить впустую на всяких там животных. Он настаивал на своем, я упорствовал, как и многие из нашей «компании», но их было недостаточно для избежания конфликта, войны. И снова математика: числа Яхве превосходили мои. Я проиграл и, как следствие, – был изгнан.
Глаза его потеряли фокус, как будто он рассказывал историю, утратившую новизну от неоднократных повторений. Детали
