Все оттенки падали - Иван Александрович Белов
«Месяц, верно, сентябрь, дня не ведаю, в катакомбах нас семьдесят четыре души, двадцать два монаха, остальные горожане, много детишек и баб. Главным над собой выбрали диакона Михаила, человека святого и верой неколебимого. И сказывал диакон так: „Пришел Конец Света, и мы единые, кто спаслись. Возрадуемся, братья и сестры, и Господа прославим, и будем ожидать смиренно Суда Божьего в посте и молитве“. И воспряли люди и слезы уняли, и на колени стали, и молиться зачали истово, како никогда не молились. И дал нам Михаил жизни еще на день, ибо снеди у нас нет, и свечей осталось наперечет…»
«День незнамо какой, да и разве важно теперь? Молимся, к Богу взываем, и ответа нам нет. Жажда настала великая, у всех языки распухли, губы коркой потрескались, вместо голоса – хрип. Воды нет. Рыли ямы, но земля суха, аки в пустыне египетской. В дальней пещере стена мокрая, лижем ее, сырые камни сосем. Детишки плачут, никакого спасения нет…
Горожанка одна на сносях оказалась и разродилась. Бабы стали дите принимать, и послышался страшенственный крик. Вместо дитя, святого, непорочного, выполз уродец, с ликом звериным и десятком щупалец вместо ручек и ног. Мать порвал страшно, сразу до смерти, на повитух бросился, одной лицо и грудь искусал. Еле угомонили дьявольское отродье, палками забили, в яму кинули и каменьями завалили. И ныне не знаем, согрешила ли та баба с Сатаной или же Сатана уже внутри нас…»
«Дни не считаем, белого света не видим. А и есть ли свет белый? Вдруг на другом мы свете уже, да не ведаем в слепоте… Детишки начали помирать, по двое, по трое. Кто тихо уходил, а кто в крике великом. Схоронили их, а через время глядим – разрыты могилки, и пропали тела. Выкопали их оголодавшие и пожрали тайком. И того не стеснялись, сказывали: „Здесь, во мраке кромешном, Бог не видит и все прощено…“ А у самих лики кровью измызганы и плоть на зубах, и Сатана через них говорит. И лучше помереть, чем смертный грех человекоядства принять…»
«Тьма вокруг. И ничего больше нет. Тьма, смерть и наши грехи. На губах молитва, а в душе страх. И неясно, кому молитву несу, Господь к страшащимся глух…»
«С начала нашего заточения неделя минула, а может, и две, и было нас семьдесят четыре души, а осталось двадцать три, и еды теперича у нас огромный запас. Отчего живы мы? Ничего не скажу, и запись сия пущай будет мне приговор. Прощения нет, и прощения я не ищу. Здесь, во мраке кромешном, Бог не видит, и все прощено…»
«А все, кто умерли и непохороненным бысть, восстали из мертвецов. Первым воскрес брат Феофил и тут же набросился на живых, принялся зубищами рвать. Уцелевшие бежали вглубь подземелий, а мертвецы теперь шарятся в темноте, стонут, а иной раз вспоминают человечий язык и по именам нас зовут, манят к себе. Вчера брат Симеон и еще четверо поддались зову и ушли. Мы не держали, Божья воля на все…
Сидим в могиле каменной, сами себя отпели и погребли, и весь якоже мир обратился в великий склеп, где мертвец властвует над мертвецом, города сложены из костей, поля засеяны пеплом, и с черных небес вместо снега сыплется прах…»
«Осталось нас пятеро. Кричу, вою, об стены бьюсь, себе противен. Отчаяньем захлебнулся, душу бессмертную продал, снаружи и изнутри сгнил. Не монах боле, не человек. Тварь безродная и разумная на горе свое. Ужас творю и ужасом сыт. Пошто жив, не знаю и сам…»
«И чудится мне, будто был то кошмарный сон и все привиделось мне – и небо пылающее, и вечная ночь, и орда дьявольская, и Киев, погибающий в крике и палящем огне. Проснусь, и солнышко ласково светит, и птахи Божьи за окошком поют… Открываю глаза, скидываю паутину безвременья и зрю пропитанную падалью темноту. И темнота та навеки скрыла наши грехи…»
«Брат Фока повредился умом, разорвал рясу, сплел веревку и удавился. Снять сил уже нет. И такоже восстал, отныне бьется в петле, аки пес. Лучины закончились, от последней свечи огарок в полмизинца, зажигаем на малое время, разгоняем слабым светом кромешную тьму. Хотим умереть, а смерти нет…»
«Образ Христа плачет кровью. И я рыдаю вместе с Христом. И пришел гнев Твой, и время судить мертвых и дать возмездие рабам Твоим. Последняя запись, догорает свеча. Нас осталось двое, брат Захарий да я. Захарий обожрался человечиной, спятил, прячется в темноте, причитает, криком кричит. И такоже свершилось по всей земли: мертвые всюду и мертвых едят. Летопись в яму запрячу, сверху костями своими укрою. Ежели будет на то Божья воля, и кто прочтет – судите меня. Спаси, Господи, и помилуй раба многогрешного своего. Всех спаси, кого сможешь, хоть и не заслужили того…»
Примечания
1
Верста – русская мера длины, равная 1,06 км. (Здесь и далее, если не указано иное, прим. ред.)
2
Спорынья – паразитный ядовитый грибок, образующийся в колосе ржи и некоторых других злаков.
3
Ушкуи – новгородские плоскодонные речные суда.
4
Сажень – русская мера длины, равная 2,13 м.
5
Мыт – пошлина.
6
Лободырный – недоумок.
7
Балка – сухая или с временным водотоком долина с задернованными склонами.
8
Пуд – русская мера веса, равная 16,3 кг.
9
Надысь – то же, что и давеча.
10
Вершок – русская мера длины, равная 4,4 см.
11
Тырснуть – то же, что шмыгнуть.
12
За основу сюжета взято русское народное предание, записанное замечательным ученым-этнографом Сергеем Васильевичем Максимовым и опубликованное в 1903 году в книге «Нечистая, неведомая и крестная сила». (Прим. автора).
