El creador en su laberinto - Андрей Миллер
Да уж по лицам было понятно, что совсем не в радость. Иван отвечать не стал на вопрос: вместо того опять свои заладил.
— Девицы-то молодые и пригожие, они не ведь не грибы лесные и не ягоды. Просто так не берутся, шоб ниоткуда.
— Дело ясное, не с куста её сорвал. Тебе поведать, Иван, откуда люди на земле грешной берутся? Из тех ворот, откуда весь народ, знаешь ли…
Молодцы, что с Иваном пришли, заворчали: не по нраву им пришлась дерзкая речь. Но Иван мигом их осадил: молодые, силой богаты — умом бедны. Им-то всё легко. Иван же жизнь прожил, а жизнь прожить — не поле перейти. Хорошо он понимал: с такими, как Сеслав, на рожон лезть неразумно.
— Да что ж ты всё за неё говоришь?
— А не любит Липка лишних разговоров. Кабы уродилась нраву весёлого, так в деревне бы прижилась. Ей же тут, со мною на отшибе, приятнее. Не желает людей видеть. Ты бы, Иван, не ходил вокруг да около. Говори прямо, будь добр.
— Я-то скажу… да ты сам ведаешь, какие по деревне разговоры. Болтают, будто ты, Сеслав, ведунью злую у себя приютил. Ну а что людям добрым помыслить ещё, сам рассуди? Откуда все беды? Липка твоя странная. Взялась невесть откуда, нелюдима да в церковь не ходит.
— Так и я не хожу. Что, скажешь, я сам колдун? Во, глянь: и хромой, аки чёрт…
— Это уж, Сеслав, не мне судить. Я к тебе пришёл с добрым словом, остерёгся бы ты…
— С добрым?.. — прервал его Сеслав, вперёд подавшись. — Хорошо же твоё доброе слово! Жену мою ведуньей клеймишь! Да и явился-то не один, а вона с какими мордоворотами. Мне, Иван, как это понимать прикажешь? Помню, ходил я сам с добрым словом, свататься к дочке твоей. Послал ты меня… куда половец на бешеной собаке не скакал. А теперь вона оно как!
Молодцы пуще прежнего напряглись — да и Иван сам тоже. Не к добру разговор пошёл, это уж ясно. А Сеслав попускаться-то не собирался.
— Вот тебе, Иван, моё слово доброе: ходил бы ты отсюда и ребятушек своих прихватил. А то ну как — не сдержуся. Кто мою Липку обидеть вздумает, я тому голову с плеч в один миг сниму. Так народу честному и передай, да добавь ещё, что грех это смертный — счастью моему завидовать. Дайте век спокойно дожить. Я за землю русскую, за нашего князя кровушку лил на полях ратных и живота не щадил своего. Поимейте уважение.
Пожал Иван плечами и пошёл восвояси: а что ему было возразить? Сеслав душой не кривил: так дорога ему Липка сделалась, что какое уж в обиду дать — за слово злое любого бы ответ держать заставил. Не видал он ничего хорошего от деревенских, и вообще давно уж ни от кого не видал: с тех самых пор, как старый князь помер. Только от неё одной, от русалки…
Ушли гости незваные. Но с того дня иные стали в дом на отшибе захаживать: один другого дивнее.
***
Первый гость на третью ночь явился. Не спалось тогда Сеславу: так умаялся за день, что и лёгкая дрёма не берёт. Лежал, грелся: с одного боку печка угольками остывает, с другого Липка во сне сопит.
Лежит он и слышит: ходит кто-то круг дома. Тихо ходит, скрывается, но ухо-то дружинник востро держать привык. Сразу заподозрил недоброе. Тихонько выбрался из постели, чтобы Липку не потревожить, взялся за топорище да из дверей выглянул.
И точно: стоит кто-то. Ночь безлунная, темно — хоть глаз выколи, еле-еле силуэт виднеется. Стоит гость незваный, весь кривой какой-то, без движения.
— Кто таков?
Молчит. И не пошевелился даже. Видит Сеслав — гость один-одинёхонек: а с одним, если что вдруг, он-то уж всяко сладит. По башке тюк — и поминай как звали. Стал осторожно подходить к незнакомцу, топор наготове держа: тот лицом к нему повёрнут, а будто и не беспокоится. Шаг сделал воин, ещё шаг: вот-вот уже разглядеть сможет толком. А как разглядел, так и душа в пятки ушла.
Истинный крест: покойник стоит. Бледный, тленом уже пошедший, с глазами — что стекло. Скрючился, глядит очами мертвецкими прямо на Сеслава, челюстью туда-сюда поводит. Дружинника всего свело с перепугу, как тогда, в лесу. Но оправился быстро. Осенил себя крестным знамением и давай молитву читать святую.
А мертвецу хоть бы хны. Только чуть скребёт зубами да глядит на Сеслава пристально. Ни креста не боится, ни молитвы — а топора и подавно: впрочем, хозяин двора и не грозил ему. Для себя о защите просил у Господа.
Постояли так, поглазели друг на друга. А потом Сеславу вдруг спокойно сделалось. Понял он, что вреда ему от неупокоенного — не больше, чем от русалок. Пришёл и пришёл. Кто его знает, зачем? Простой человек мёртвых боится, а надо-то живых… Обратился тогда к гостю воин:
— Ты смотри, хочешь круг двора ходить — так ходи. Только в дом ко мне не кажись, Липку мою не пугай и никакого вреда хозяйству не сделай. У меня с живыми все счёты, а с мертвецами делить нечего.
И оставил упыря во дворе одного. Тихо вернулся в избу, лёг, топор поближе положив: Липка во сне повернулась, обняла его ласково. Так и заснул Сеслав вскорости.
Наутро рассказал всё жене. Та выслушала внимательно и, конечно, не сказала ничего: но по глазам яшмовым видно было, что не беспокоится. А самому Сеславу чего изводиться? Уж скоро год, как живёт с русалкой. Ну пришёл ко двору мертвец… мало ли, какие дела под небесами делаются. Значит, так оно надо было.
Седьмица минула, как случилась новая встреча. Удивила она более предыдущей.
Шёл Сеслав вдоль дороги, вязанку хвороста на плечах тащил к дому. Уже видна изба: дымок над ней поднимается, видать — Липка трапезу скромную готовит. Деревня далеко, её толком отсюда не разглядишь. Идёт себе Сеслав, песенку насвистывает воинскую, которую с молодости полюбил: лихую да похабную. И тут видит всадника на дороге.
Всадник-то непростой. Конь буланый у него, здоровый, бока на солнце лоснятся. Сам в чешуе пришивной, с наручами новёхонькими, при доброй сабле и луке степном,
