Энн Райс - Наследница ведьм

Лэшер заказал еду в номер и стал наблюдать за тем, как Роуан ее поглощает. Сказав, что теперь она должна регулярно питаться, он встал перед ней на колени и, расстегнув на ней шелковую кофточку, надавил ей на грудь так, что молоко струей ударило прямо ему в рот.

В некоторых медицинских учреждениях Роуан удавалось проникнуть в рентгеновские кабинеты и даже дважды сканировать его мозг. Однажды она набралась храбрости попросить всех остальных покинуть лабораторию. Однако не со всякой аппаратурой Роуан была в состоянии справиться. Под конец она так раздухарилась, что стала отдавать распоряжения медицинским работникам, и те, повинуясь приказам, оказывали ей необходимую помощь. Не мудрствуя лукаво, она всегда представлялась им: «Доктор Роуан Мэйфейр, нейрохирург». И все принимали ее за приглашенного специалиста, исполняющего работу чрезвычайной важности.

Она пользовалась всем, что ей было нужно, – схемами, карандашами, телефонами. И действовала так целеустремленно, что никто не мог ничего заподозрить. Ей удалось получить рентгеновские снимки черепной коробки и кистей рук Лэшера, произвести обмеры его головы и нащупать на темени мягкий участок – родничок, который оказался по размеру больше, чем у обыкновенного ребенка Господи, да ведь она при желании могла кулаком проткнуть в этом месте тонкую кожу головы!

Довольно скоро Лэшер обнаружил большие успехи в овладении письмом. В особенности хорошо ему удавалось это делать, когда он пользовался ручками с тонким пером, которые легко скользили по бумаге. Лэшер стал составлять генеалогическое древо Мэйфейров, которое вело начало от Жанны Луизы и Пьера, о которых Роуан никогда не слышала, и включало в себя многих незнакомых ей членов клана Во время этого занятия Лэшер беспрестанно спрашивал ее о том, какие сведения о семье она почерпнула из подготовленных Таламаской документов. Если в восемь часов утра он писал медленно и его почерк был округлым и детским, то уже к вечеру того же дня буквы удлинились и обрели непрерывность, а скорость письма стала такова, что Роуан не успевала следить за тем, как появлялись на бумаге слова. Кроме того, Лэшер все время что-то мурлыкал себе под нос, что со стороны походило на жужжание насекомого.

Он просил ее петь снова и снова, и, повинуясь ему, Роуан исполнила множество песен. Наконец ее так: сильно одолела дремота, что она с трудом могла ей противостоять.

Но вот явился один молодец

И мэру сказал: «Крысам конец!

Избавлю я город от страшной беды,

Но вы не жалейте на это казны».

От радости мэр даже начал плясать.

«Согласны на все!» – только мог он сказать.

Но чем больше она пела, тем большая растерянность овладевала Лэшером. Как выяснилось, он не мог припомнить ни одной строчки из тех песен, которые слышал от нее всего день назад, и настоятельно требовал повторить их еще раз.

Один чудак обратился ко мне:

«Сколько земляники на морском дне?»

Ответил я быстро и без затей:

«А столько, сколько в лесу карасей!»

С каждым днем силы Роуан, казалось, все больше убывали. Она сильно потеряла в весе. Как-то раз, мельком увидев свое отражение в большом зеркале, которое висело в вестибюле, она не на шутку встревожилась.

– Мне нужно найти тихое место. Какую-нибудь лабораторию. Словом, такой укромный уголок, где нам никто не помешал бы работать, – однажды сказала она. – Господи, помоги мне. У меня больше нет сил.

Когда усталость отступала, Роуан охватывал тихий ужас. Где она? Что с ней будет дальше? Едва проснувшись, она сразу начинала думать о нем и лишь потом возвращалась мыслями к себе: «Я в полной растерянности. Стала подобна наркоману. Это сущее наваждение». Но потом она вспоминала, что ей следует его изучать, поскольку она считала своим долгом выяснить, что он собой представляет. В минуты, когда самые страшные сомнения брали над ней верх, Роуан понимала, что страстно его жаждет, испытывает потребность его защищать и что не сможет от него отказаться, потому что за такой короткий срок уже успела к нему привязаться.

Что с ним будет, спрашивала себя она, если он попадет в чужие руки? Ведь он уже совершил не одно преступление. И не исключено, что, когда воровал паспорта, даже лишил кого-то жизни. Однако наверняка об этом Роуан ничего не знала и потому намеренно отмахивалась от этих мыслей. Ей нужно было заполучить убежище и лабораторию, а об остальном она старалась не думать. Хорошо бы им тайно вернуться в Сан-Франциско. Или, по крайней мере, как-нибудь связаться с Митчеллом Фланаганом А что, если просто позвонить в Институт Кеплингера?

Со временем они стали реже заниматься любовью. Лэшер продолжал сосать материнскую грудь, хотя уже не так часто, как прежде. Главным занятием для него стало посещение парижских церквей, к которым он сразу проникся бурным неприятием. Охваченный враждебным настроем, он воспылал ненавистью и отвращением ко всем атрибутам храмов – как к статуям, так и к дарохранительнице.

Он утверждал, что церкви должны быть не такими.

– Ну конечно, если ты имеешь в виду собор в Доннелейте, то на него они совсем не похожи. И это вполне естественно. Ведь мы в Париже.

Он повернулся к ней и срывающимся на крик шепотом произнес:

– Они сожгли его.

Ему захотелось услышать католическую мессу, и ради этого на рассвете он выдернул ее из кровати и потащил в церковь Святой Магдалины, чтобы присутствовать на службе.

В Париже стояла холодная погода Роуан не могла даже толком погрузиться в собственные размышления, чтобы он их не прервал тем или иным вопросом. Временами ей казалось, что она уже перепутала день с ночью, потому что Лэшер мог разбудить ее в любое время, чтобы испить у нее молока или заняться с ней любовью, что всегда делал грубо, но страстно. Потом она опять впадала в дремоту, а он будил ее, чтобы накормить или поговорить о том, что недавно видел по телевизору: о новостях или о чем-то еще, привлекшем его внимание. Его наблюдения становились все более случайными и отрывочными.

Лэшер взял со стола меню и нараспев начал читать названия блюд. Потом вдруг бросился за ручкой и принялся яростно писать:

«Затем Джулиен привел в свой дом Эвелин, и они зачали Лауру Ли, которая, в свою очередь, родила Алисию и Гиффорд. У Джулиена был еще незаконнорожденный ребенок, Майкл О'Брайен. Он был оставлен в приюте Святой Маргариты, после того как его мать ушла в монастырь и стала сестрой Бриджет-Мэри. Несколько позже у нее родились еще три мальчика и девочка, которая вышла замуж за Алистера Карри. Тот, в свою очередь, дал рождение Тиму Карри, который…»

– Погоди, что ты пишешь?

– Оставь меня. – Он неожиданно вперился в нее испуганным взглядом и разорвал листок на мелкие клочки. – Где твои тетради? Что ты в них написала? – командным тоном потребовал объяснения он.