Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Сквозь открытую форточку тянуло ночным сквозняком, и Надя на короткое мгновение действительно поверила, что все будет хорошо. Все-все.
Она проснулась от телефонной вибрации. Сотовый дрожал возле подушки, тускло подсвечивая экраном, будто кто-то насильно выдавливал из него ночную мелодию.
Два тридцать. Ранников ушел еще до полуночи. Вернее – сбежал, вспомнив, что жена ждала его после ужина. Он наплел ей ранее, что сидит в баре с коллегами, забыл об этом, а когда вспомнил, запаниковал и умчался, только и видели.
Сейчас звонил Моренко.
Надя, приподнявшись на локте, долго смотрела на экран, соображая, надо ли поднимать трубку. С одной стороны, время не рабочее, пошел бы Моренко к черту. А с другой… мало ли что могло произойти. Минуту назад ей снилось Черное море, где-то под Геленджиком или Джубгой, а она сидела за столом прямо на берегу и заполняла отчет о встречах Ранникова. Жарило солнце, босые пятки жгло горячим песком. Ручка почему-то оставляла кляксы на бумаге. И вот проснулась. Не море, а Волга. Не Ранников, а Моренко, чтоб его. Сон оставил чувство тревоги, и оно перекинулось в реальность.
Звонок прервался, но возобновился вновь. Надя приняла вызов.
– Алло?
– Надежда, приезжайте, – пробормотал в трубку Моренко. От интонаций голоса у Нади вдруг свело живот. Голос человека, который только что порезал себе вены, лежа в ванной. Надя, конечно, не знала, как разговаривают в такие моменты самоубийцы, но почему-то сейчас четко нарисовала себе реалистичную картинку.
– Вы в гостинице? – спросила она, вскакивая с кровати. – Я мчу. Я быстро. Тут пешком…
Вернее, бегом. Все всегда куда-то бегут.
Оделась в два счета, выскочила в прохладу ночи, побежала наискосок через мелкий пустой парк. Городок, как и подобает провинциальным городкам, будто вымер в это время. Темные окна, тихие дороги, ни одного автомобиля, ни одной горящей витрины. Если в квартире было душно, то на улице прохладно, со стороны реки гулял ветер.
Надя вспомнила, что последний раз бегала вот так в два часа ночи по улицам еще в студенческие годы, когда тусовались с подругами до рассвета. Минувшие дела, сейчас не до них.
В гостинице двери были заперты, за стеклом была видна пустая стойка ресепшена под приглушенным светом. Надя постучала несколько раз, дернула дверную ручку. Откуда-то из полумрака показался лысый паренек лет двадцати пяти с серьгой в левом ухе. Помятый ото сна и неожиданности. Впустил без вопросов, то ли узнал, то ли не сообразил.
Надя взлетела на этаж, оказалась перед номером Моренко и заколотила кулаками в дверь. Гулкие удары разнеслись по пустому тихому коридору, и показалось, что сейчас распахнутся вообще все двери вокруг и проснувшиеся жильцы набросятся на Надю с тысячами обвинений. Но нет, тихо и пусто.
Зато открыл Моренко. Он стоял перед Надей, одетый только в синие трусы и гостиничные тапочки. Был пьян, пошатывался, держался за дверную ручку. Нервно ухмылялся.
– Проходите, Надя. – Он посторонился, обронив при этом левый тапок.
Надя проскользнула внутрь номера, почувствовав исходивший от Моренко жар, а еще букет ароматов алкоголя, сигарет, каких-то трав и даже шампуня. Весь номер пропах, будто внутри разорвалась бомба запахов.
Стол был уставлен пустыми бутылками из-под коньяка, три штуки по ноль семь. Плюс несколько банок с энергетиками. На ковре между столом и кроватью валялись электронные разовые сигареты разных цветов. Еще две пачки обычных сигарет на кровати. Там же, на опрокинутых подушках и взбитом одеяле лежали белые пластиковые контейнеры с остатками еды: корейская морковка, кусочки курицы в панировке, суши, ломтики огурцов и помидоров, какие-то салаты с майонезом и свеклой.
– Мне очень плохо, – пробормотал Моренко за Надиной спиной и закрыл дверь. – Видите.
– Да уж… – У нее не осталось слов.
Неслась, как конь, беспокоилась, а тут это. Творческому человеку плохо, называется. Причем плохо по-шаблонному, как в фильмах: напиться, выкурить сигаретку, глядя на ночной город за окном, а потом позвонить малознакомому человеку и…
Она прошлась по номеру, машинально наводя порядок. Собрала бутылки, уложила их в мусорную корзину под столом. Туда же выбросила пустые контейнеры. Сигареты – электронные и нет – убрала на подоконник. Распахнула окна, чтобы выветрить запахи. Голова кружилась от дыма. В ночи перемигивалась лента фонарей вдоль набережной. Полная луна висела над Волгой.
У тумбочки лежали гитара и планшет, на котором была включена какая-то программа с кучей диаграмм, кнопок и с раскладкой пианино. Черно-белые клавиши беззвучно нажимались сами собой.
Моренко все это время стоял у входной двери, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел на Надю жалостливо, пьяно, как алкаш у супермаркета, выпрашивающий деньги. Пару раз, словно забывшись, он хлопал себя по вспотевшим бокам. Сигарет в карманах несуществующего халата не находилось. Надя же заметила, что Моренко, несмотря на возраст, выглядит неплохо. Подтянут, мускулист. Лучше Ранникова, у которого в последние годы вырос заметный живот.
Надя заглянула в ванную в поисках пустой мусорки и обнаружила странное. Все полотенца Моренко сложил в раковину несколькими слоями. Полотенцем для ног перемотал кран. Халаты лежали в поддоне душевой кабины, а сам душевой шланг тоже был завернут в еще одно.
– Это что такое? – спросила Надя, не удержавшись. Тон вышел злой, неподобающий. Но плевать. На часах почти три, и никто не позволит ей поспать подольше.
– Я же говорю, мне плохо, – пожал плечами Моренко. – Можно закурить?
Голос его звучал уже не так скверно, как по телефону.
– Нельзя. Дайте проветриться. Что у вас стряслось, расскажете?
Он снова пожал плечами.
– Понимаете, Надя. Здесь… я не хотел ехать. Мне это зачем? Меня просили, уговаривали, даже угрожали, а я не хотел. Это как…
– Даунгрейд, – ввернула Надя слово, которое недавно слышала. – Вы суперзвезда Советского Союза, лауреат кучи премий, и вдруг крохотная сцена и какой-то местечковый фестиваль, да?
– Сложно, – кивнул Моренко и облокотился о стену. Стоять ему явно было трудно. – Понимаете, я живой только по одной причине. Из-за нее я здесь. Но все равно что мертвый уже.
Надя принялась выгребать из раковины полотенца и складывать их.
– Потом у меня два друга умерли, – продолжил Моренко. – Хорошие близкие люди. Кольку я знал лет тридцать. Мы еще на гастролях по Дальнему Востоку познакомились. У него был идеальный слух, мог по нотам любую мелодию разложить, даже если она играла через дешевое радио в плацкарте. Я у него многому научился, если честно. До Кольки играл по наитию, а потом стал профессионалом.
– Что с ним случилось?
– Утонул. Поехал в горы весной, на горячие источники. Знаете,
