Мальчики в долине - Филип Фракасси
Именно Джонсон почти десять лет назад подсказал Пулу эту идею, хотя и непреднамеренно. В тюрьме, из которой его вытащили, применяли похожее наказание – в виде одиночного заключения. Только вместо камеры заключенного выводили на улицу.
И хоронили.
Джонсона наказали таким образом только однажды, и одного раза было достаточно. Он лежал в сосновом ящике, закопанный на глубине трех футов, заколоченный гвоздями, и молил о пощаде. Охранники смеялись, забрасывая импровизированный гроб землей. Шутили, что у них плохая память, надеялись, что они «вспомнят, где тебя закопали» и что «воздуха еще хватит до их возвращения».
В гробу Джонсон чувствовал себя хуже некуда. Властная мать вселила в него неистребимый страх замкнутого пространства. Когда крышку гроба заколотили, его охватила жуткая, всепоглощающая паника, испепеляющий ужас разрывал его изнутри, словно лев, вырвавшийся из клетки.
Когда Джонсон рассказал Пулу об этой форме пыток, применяемой к непослушным заключенным, старый священник предложил аналогичное – хотя психологически и не столь травмирующее – наказание для детей.
За пару недель Джонсон вместе с несколькими мальчиками постарше, жившими в то время в приюте, вырыл в земле траншею размером с две могилы. Получилась яма глубиной восемь футов, длиной шесть футов и шириной четыре фута. Чтобы стены не обрушились, они как следует утрамбовали землю, стерев руки до крови. Джонсон собственноручно сколотил настил над ямой. Доски так прочно вросли в землю, что для того, чтобы их убрать, пришлось бы разрубать их топором.
Долгие годы яма выполняла свое назначение. И пока стала причиной только одной смерти. Маленький слабенький мальчик заболел после того, как целый день и ночь провел под землей. Вскоре после этого он умер. У него была такая сильная горячка, что даже в комнате, в которую его поместили на карантин, стало теплее. Сам Джонсон ненавидит эту проклятую яму и сожалеет о том дне, когда он подсказал Пулу эту идею. Оказаться запертым в темноте, под землей – это хуже смерти.
Он знает это по своему опыту.
К счастью, яма использовалась редко, превратившись в средство устрашения, как и было задумано.
Однако в последнее время наказания ямой становились все более регулярными.
Жаль, думает он и опускает Бартоломью кногам. Он так крепко сжимает узкое предплечье мальчика, что тот снова начинает скулить и вырываться. Зря старается, все почти кончено.
Джонсон опускается на колени, свободной рукой хватается за ручку люка и тянет вверх. Люк со скрипом открывается. Надо бы заменить старые петли, думает он и отпускает ручку. Дверца с грохотом ударяется о настил.
Джонсон резко встряхивает Бартоломью, пристально смотрит ему в лицо.
– Хочешь по-хорошему или по-плохому?
Бартоломью смотрит на Джонсона широко открытыми глазами, полными страха.
– Я умру, Джонсон, – бормочет он, понимая, что слова бесполезны, но он все равно не может их не произнести. – Вечером начнется снежная буря. Я умру от холода.
Джонсон крепко хватает мальчика за руки и тащит к отверстию люка.
Внизу его не ждет ничего, кроме тьмы, холода и кишащих в почве насекомых. Джонсон бросает веревку в яму, другой конец привязывает крепким узлом к одной из досок. Он наклоняется и смотрит мальчику в глаза.
– На твоем месте я бы все время провел на ногах. Это способствует кровообращению.
Пинком он ставит мальчика на колени рядом с люком.
Мальчик не двигается.
– Хватай веревку! Спускайся, черт тебя возьми!
Бартоломью качает головой.
– Прошу, сжальтесь, – плачет он. – Мне так страшно.
– Ладно, – говорит Джонсон, шумно выдыхая и не обращая внимания, как дыхание на холоде превращается в облачко пара. – Пусть будет по-плохому.
Он нагибается, хватает орущего ребенка за руку и за ногу и сбрасывает его в яму.
Мальчик визжит, словно его режут, потом затихает; его тело с глухим звуком ударяется о дно ямы восемью футами ниже.
Джонсон быстро хватает веревку и вытягивает ее наверх. Швыряет ее в траву, потом встает на скрипучий настил и приподнимает крышку люка.
Последний раз он смотрит во тьму.
Ничего не слышно, видно и того меньше.
Джонсон опускает крышку. Она захлопывается с тяжелым глухим стуком.
Он ждал криков, воплей, мольбы.
Но ничего не услышал.
– Парень? – говорит он, с отвращением замечая дрожь в голосе. – Парень!
Джонсон морщится. Плохо, если мальчишка свернул шею. Пулу это не понравится.
И вдруг, о чудо, он слышит внизу шарканье, а потом отрывистый детский плач.
– Главное, не стой на месте, – громко говорит Джонсон. – Поддерживай кровоток, и все будет в порядке.
Он ждет ответа. Не получает его и пожимает плечами.
Он плетется обратно к зданию приюта, молясь о том, чтобы прерванная трапеза ждала его.
Иначе кое-кто поплатится.
7
ТУК-ТУК-ТУК-ТУК-ТУК!
Эндрю ворочается в постели. Черная завеса сна расползается и рвется, как паутина.
ТУК-ТУК-ТУК-ТУК-ТУК!
Мужчина кричит. У дверей приюта. Эхо долетает по коридору до его спальни.
Кричит?
Эндрю садится в темноте, учащенно дыша. Кто-то быстрым шагом проходит мимо его двери, в щель под ней просачивается неровный свет лампы, потом исчезает.
Пул.
Эндрю нащупывает прикроватную лампу и зажигает ее. Он смотрит на часы. Половина четвертого утра. Хотя дело странное и срочное, он тем не менее находит минутку, чтобы накинуть халат поверх нижнего белья и застегнуть пряжки на ботинках.
Он на мгновение замирает у своей двери, затаив дыхание, прислушиваясь. Стук прекратился. Наверное, Пул впустил незваного гостя.
Теперь слышны голоса. Мужские голоса.
Очень нервные.
Эндрю хватает лампу с прикроватного столика и спешит к двери. Он распахивает ее и выбегает в коридор. Из вестибюля проникает свет. Два силуэта с дрожащими фонарями. Два мужских голоса. Теперь уже три. Один из говорящих – Пул.
Что происходит?
Он входит в вестибюль и видит, что большие двустворчатые входные двери стоят нараспашку. Порыв ветра обдает его холодным ночным воздухом. Там, где кожа не прикрыта одеждой, она покрывается мурашками. Крупный мужчина разговаривает с Пулом. Священник стоит в одной нижней рубашке, босыми ногами на каменном полу, холодном, как лед, в чем Эндрю сам не раз убеждался. Пул оглядывается, услышав шаги Эндрю, и снова оборачивается к мужчине, который настойчиво указывает на дверь. Указывает на что-то во тьме.
Подойдя ближе, Эндрю видит еще нескольких мужчин на улице. Они выглядят встревоженными и ждут, когда им разрешат войти.
Все они вооружены.
– Отец? – произносит Эндрю и встает рядом с Пулом.
Он говорит слишком громко, пытаясь казаться решительным, а не напуганным, хотя на самом деле ему страшно.
