Яркий Миг - Николай Покуш
Однако, прежде чем идти на постоялый двор, предстояло спрятать Яркого, и я, сняв с плеча сумку, опустился рядом с ним.
– Ну что, дружище, полезай, – предложил я ему, раскрывая пустую сумку.
Яркий фыркнул и сел, с явным недовольством глядя на предложенное ему убежище. Мы с ним уже репетировали подобное, и Яркий помещался в сумке с головой, однако находиться внутри ему были явно не по душе, и он стремился ее покинуть как можно скорее. Я предположил, что возможно, сумка напоминала ему о похожем тесном месте, где его держали Стриксы. Но иного выбора у нас не было. Я не мог спрятать Яркого где-то еще, оставлять одного на дороге тоже не хотел, а входить с ним в постоялый двор было бы опрометчивым привлечением внимания.
– Я сам от этого не в восторге, если хочешь знать, – сказал я Яркому честно. – Но только так у нас есть шанс добраться до Мориса, так что придется потерпеть.
Теперь уже я разговаривал с Ярким, совершенно не сомневаясь в том, что он прекрасно меня понимает.
Зверек подошел к сумке и с показным нежеланием, которое выражал нарочитой медлительностью и недовольным ворчанием, он забрался-таки внутрь, где после нескольких минут кружения на месте и попыток устроиться, все же улегся, позволив мне закрыть себя, но одарив на прощание взглядом полным смертельной тоски и немого укора.
Закинув на плечо заметно распухшую сумку, которая разом стала тяжелее вдвое, я направился на постоялый двор.
Входя в двери, надпись над которыми гласила: «Постоялый двор дядюшки Джонсона», я чувствовал, как неистово колотится мое сердце.
«Может, не стоит этого делать? Вдруг они узнают меня? Вдруг вызовут Теодора Стрикса? А может, он уже поджидает нас там? А вдруг…»
Но все же я вошел в здание и оказался в большом, просторном и абсолютно пустом помещении, уставленном круглыми столиками. Когда я направился к стойке, мои ботинки гулко стучали по деревянному полу, но и на этот звук никто не появился. И лишь когда я несколько раз постучал по стойке, из-за неприметной двери, ведущей куда-то в подсобные помещения, появился худой, сгорбленный старичок и, шаркая ногами, поспешил ко мне навстречу.
Он обслужил меня без энтузиазма, и даже ни разу не поднял глаза на мое лицо. Безо всяких вопросов записав постояльца Майкла Майерса, коим я ему представился, в шестую комнату, он пообещал, что через час его внучка подаст туда ужин, и снова шаркая по полу, удалился прочь.
Однако это равнодушие не успокоило меня и не притупило тревожных мыслей. Ту ночь я провел, так и не сомкнув глаз. Я даже не стал расстилать маленькую кровать, а лишь сел у окна, из которого просматривалась дорога, и положил рядом заряженный револьвер. Там и отужинал, там же и просидел до самого рассвета, вглядываясь в ночной мрак, слабо освещаемый тусклой масляной лампой, которую старик зажег у входа, когда стемнело. По всей видимости, кроме семьи хозяев, которые, как я думаю, ночевали где-то в задней части дома, довольно далеко от сдаваемых помещений, я был в этом месте единственным жильцом, и оттого становилось еще более жутко.
Всю ночь ветер заставлял ветви елей скрестись о крышу прямо у меня над головой, где-то в лесу долго ухала сова, а сам дом натужно скрипел и стонал под тяжестью собственного веса. Я вслушивался во все эти звуки, но самым главным и определяющим из них было тихое сопение Яркого. В отличие от меня он умудрялся уснуть. И пусть его сон то и дело прерывался, и он просыпался, словно чувствуя мое беспокойство, лишь перевернувшись на другой бок, Яркий вскоре снова засыпал. И его сопение умиротворяло меня, позволяло поверить в то, что все не так уж страшно, как мне кажется, что опасность бродит где-то далеко.
Тесса тоже была со мной. Она явилась, как только стемнело.
«Не будешь спать?» – спросила она.
«Не хочу».
«Понимаю. Осталось совсем чуть-чуть, милый. Ты уже так близок к цели».
«Близок? А может, это очередной мираж, и Морис не сумеет дать ответов на мои вопросы?»
«Так или иначе, совсем скоро ты это узнаешь».
Мой взгляд упал на руку, на мое предплечье, которое пострадало после первой встречи с Ярким. Но пострадало ли? Боль прошла в первый же день, как и воспаление, а еще через пару дней на месте, где он коснулся меня своей яркой лентой, осталась лишь черная отметина.
«Все это удивительно, не правда ли?» – проговорила Тесса.
«Я не хочу разговаривать», – буркнул я, снова уставившись в окно.
«Не хочешь разговаривать со мной, ты имел в виду?»
Я не ответил.
«Мне уйти?»
– Останься, – прошептал я, сглатывая тяжелый корм в горле. – Только… давай помолчим.
И мы молчали до самого утра. А когда первые лучи восходящего солнца стали прорезать ночной мрак, я разбудил Яркого, и мы покинули Постоялый двор дядюшки Джонсона.
Минут за сорок ходьбы по тракту в обратном направлении, я, наконец, добрался до перекрестка и, спустя еще час или около того, сел на утренний дилижанс в Виолент.
Мы поднимались по горному серпантину почти десять часов, делая короткие остановки в маленьких городках, где садились и сходили пассажиры. Так, за этот день моими попутчиками успели побывать: молодая супружеская пара, всю дорогу шумно хохочущая и временами проявляющая друг к другу бесстыдные, по меркам высокого городского сообщества, признаки внимания; усатый джентльмен, который читал деловую газету и курил невероятно вонючую сигару; трое рабочих с каменоломни, от которых разило дешевым спиртным; и толстый господин с большим саквояжем, который храпел всю часть нашего совместного пути. Я и сам то и дело проваливался в дрему – сказывалась бессонная ночь и долгая однообразная дорога – так что каких-то пассажиров мог и не заметить. Более всего я волновался за Яркого, который не любил находиться в сумке даже несколько минут, а тут ему пришлось пробыть в ней многие часы. Правда
