Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана
— Так может, им царя и предъявить?
— А дальше что? Думаете, Сергей устыдится, увидев племянника, и сразу же уступит ему место?..
— Нет, конечно...
— А главное: хватит подыгрывать этой глупейшей вере в якобы доброго государя! Ну, Венедикт, вы же образованный человек! Вы же понимаете, что хороших царей не бывает! Как говорил Сен-Жюст, нельзя царствовать и быть невиновным!
— Ну, опыта рабочих царей в восемнадцатом веке ещё не было...
— И в двадцатом не будет. Поймите вы: как только Михаил или любой другой рабочий наденет корону, он тут же перестанет быть пролетарием и станет обычным царём-самодуром, таким же, как все. А вообще, если смотреть реалистически, короны этой не видать ему как своих ушей. Ну, положим, объявится он. Ну, пошумит народ по этому поводу. А дальше что? Полиция его по-тихому к рукам приберет, да на Акатуе сгноит. А рабочим скажут, царь сбежал. Через месяц его и забудут...
— Сергей Геннадьевич, заправиться бы надо, — подал голос шоффэр.
— Ну, как знаешь.
Водитель свернул к разноцветному теремку с русском стиле с большой вывеской «Продуголь». Такая же надпись имелась на фартуке мужика, который в ответ на окрик «Эй, человек!», шаркая лаптями, подошёл к машине и спросил у шоффэра:
— Вам сколько лопат, барин?
Венедикт с любопытство пронаблюдал, как «человек» засыпает топливный отсек машины уголь, а потом заливает в специальное отверстие воду из пожарного гидранта. «При покупке трёх лопат угля — вода бесплатно!» — сообщало объявление на угольном хранилище. Впрочем, заподозрить капиталистов том, что они упускают прибыль, было сложно. Кроме топлива, на заправке продавались всяческие вкусности: чай, кофе, калачи, ландринки, сушки...
— А фирменную конфекточку прикупить не желаете ли, барин? — Услужливо поинтересовался «человек», когда кончил с углём и водой. И с тоской продекламировал заученное: «Шоколад от Продугля — благородной дамы для!»
— Нет у нас тут дам, а то не видишь! — Оборвал его Нечаев.
— Вижу, что нет, а только что мне велено, то я и говорю, — мрачно ответил угнетённый пролетарий, взял целковый и убрался с глаз подальше.
Когда паромобиль покинул заправку, Нечаев риторически спросил:
— Вот видите, Венедикт, как по-рабски принуждает капитал вести себя работников даже той отрасли, каковая считается у вас воплощением прогресса?
— Как не видеть!
— В ваших силах помочь ему. Освободить.
— Как?!
— Убить Михаила же!
Встретившись в вопросительным взглядом собеседника, Нечаев принялся объяснять.
— Что даст появление на Выставке якобы истинного царя? Ничего, кроме пары дней шумных восторгов. Но что будет, если этот истинный царь будет убит там, и при всём честном народе? Массы будут уверены, что его уничтожил никто иной, как прихвостни Сергея. Возникнет ощущение, что у рабочих из-под носа увели последний шанс на улучшение их жизни. И вот тогда уж они отреагируют как надо! В России будет революция! Возмущённый народ двинется на Зимний, вот увидите! Он наконец-то поймёт, что надеяться ни на бога, ни на царя, ни на героя ему не стоит. И тогда... О, поверьте, я чувствую: перед ликом Русской революции померкнут все баррикады прошлого, все Бастилии, все клубы якобинцев! И восемьдесят девятый, сорок восьмой годы будут ничем по сравнению с девятисотым! Уверяю вас: если весь девятнадцатый век прошёл под знаком Французской революции, то двадцатый весь пройдёт под знаком Русской! И вы станете Камиллом Демуленом — тем, кто первый поднимет народ на восстание!
— Скорее, я буду Флесселем, — сказал Венедикт, усмехнувшись. — Тем, кто вызовет к себе народную ненависть и падёт одной из первых жертв.
— Какая разница? Вас, что, это пугает?
— Нет, конечно. Я уже прощался с жизнью пару месяцев назад, когда был запасным метальщиком в деле Синюгина.
— Вот и чудно. Тем более, я думаю, у вас есть хорошие шансы остаться в живых. Вы ведь будете окружены соратниками, когда сбросите Коржова...
— Сброшу?.. То есть...
— Ах, да! Я уже составил план. Смотрите. Каким способом нам лучше ликвидировать Михаила? Стрелять? Ненадёжно. Опыт Каракозова, Засулич, Соловьёва доказал это. Бомба? Слишком много лишних жертв. Пара жизней ради революции это, конечно же, не проблема, но дополнительные погибшие это дополнительные последствия, с которыми нам надо будет потом иметь дело... Так что это не годится. Тогда каким способом можно ликвидировать человека, если дело будет происходить на Всемирной выставке, спросил я себя. И тут же понял: сбросить с высоты! Это зрелищно. Это легко зафиксировать. Для этого не придётся добывать оружие или динамит и таскать их собой. К тому же, на выставке много высоких построек!
— Ворота?
— Да, я думал, о воротах. Но колесо обозрения — ещё лучше. В кабине не будет лишних людей, которые помешали бы осуществить наш план. Билеты туда дешевле, чем на ворота. Высота — максимальная в городе. Лететь будет долго, разобьётся непременно.
— А если у меня не получится выкинуть его из кабины? Я ведь это... Не атлет! Интеллигент я!
— Мы, конечно, дадим вам подмогу! Возьмите с собой Федю, если хотите. Кроме того, участвовать в этом деле в качестве исполнителей вызвались Софья Перовская и её дочка Матильда.
Эту последнюю фразу Нечаев произнёс как будто бы с лёгкой усмешкою, глядя на Венедикта не так как обычно, а чуточку ехидно, словно знает о нём больше, чем тот думает.
— Как... Матильда?! — У Венедикта перехватило дыхание. — Она дочка Перовской?!
— Ну да. А вы, что, не заметили? Они всюду ходят вместе. И вместе пожелали принять участие в исполнении того, что не сумели закончить Желябов и я.
— Ох... С ума сойти!
— А когда они узнали, что поручено это дело главным образом вам, то захотели участвовать в нём с ещё большим энтузиазмом, — добавил Нечаев. — Мне кажется, что вы им симпатичны.
Венедикт на секунду утратил дар речи. Симпатичен! Он! Матильде! Быть не может! И она — подумать только! — дочь Перовской! Вот откуда эта непреклонность, вот откуда ощущение того, что имел дело с необыкновенной особой! А взгляд Матильды — точь-в-точь взгляд Желябова со старых фото! Вот откуда в ней эта красота, это обаяние, эта аура девушки из будущего! Дочь Перовской и Желябова, подумать только... Принцесса Русской революции! И эта принцесса интересуется Венедиктом!
— Впрочем, я сказал им, что вы сами будете решать, кого брать с собой на дело, — безмятежно продолжил Нечаев. — Они понимают, что мужчина в данном случае может оказаться полезнее, и не обидятся, если вы предпочтёте им кого-нибудь другого. Хоть вот Янека... А что, Янек, пошли бы вы на дело?
— С удовольствием! — Сказал шоффэр. — Я бы лучше на Сергея, но и на Михаила не откажусь. Если партия прикажет...
— Нет, не надо! Я за равенство полов! — Поспешил вставить Венедикт. — Я да Федя да две дамы. Будет честно. Четверых нас вполне хватит, чтобы выкинуть в окно одного Мишку. И потом, если дамы уже заявились, зачем им отказывать...
Аргумент вышел складный. В первую секунду после того, как произнёс его, Венедикт думал, что прикрывает неловкими словами столь же неловкие желания, но через пару мгновений уверился, что именно поэтому и хочет работать с Матильдой и её матерью: ради женского вопроса, ради честности, затем, чтоб не обидеть... Нет, он, разумеется, не испытывал к Перовской-младшей никаких половых чувств. Венедикт не опускался до такого мещанства. А если и испытывал, то это не имело никакого, совершенно никакого отношения к их делу! Стопроцентно.
— Итак, — сказал Нечаев, — решено. Саму ликвидацию наиболее целесообразным считаю назначить на день закрытия Олимпийских игр. Народу тогда точно будет пруд пруди.
Игры собирались проводить в течение первых десяти дней Выставки. Именно на это время было запланировано большинство официальных мероприятий, важных конкурсов, особенных показов. Тогда же ожидался и максимальный наплыв иностранцев. На десятый день Игры должны были торжественно закрыться, а на Выставке собирались продемонстрировать главное русское чудо техники — летательный аппарат тяжелее воздуха. После этого Выставка будет работать ещё пару месяцев, но уже без помпезных и массовых мероприятий.
