Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана
— Так это, получается, мы с Выставки с царём Сергеем Первым можем связаться?
— Да на кой он...
— Ну нет!
— Пускай знает!
— Давайте, девчата, как Выставка будет, пойдём туда вместе, да и сразу ему оттелеграфируем, чтоб шёл куда подальше, потому как незаконный он выходит!
— Надо, надо сходить!
— И не раз! Мы же не знаем, в какой именно день Выставки явится Михаил!
— Каждый день, девчат, дежурить надо!
— В этот раз своего не упустим!
— Возведём Михаила на царство!
— Да здравствует царь Михаил Второй! — Торжественно заключила Дуня-коммунистка. А потом затянула: — Бо-о-оже, царя-я-я храни-и! Си-и-ильный держа-а-а-авный...
В этот момент раздался треск из репродуктора.
— Кончай, девчата! Служба сейчас будет! — Объявила Дуня-мать, перекрестившись.
Но вместо привычных звуков литургии из металлического цветка прозвучал голос начальника казармы:
— БЕСПОРЯДКИ ПРЕКРАТИТЬ!
— Ца-а-арствуй на сла-а-аву, на сла-а-а... — Упорно продолжали Дуня слева и её единомышленницы.
— ПРЕКРАТИТЬ ПЕТЬ НЕМЕДЛЕННО! — Перебил их грозный голос из фонографического раструба. — Никто не смеет петь без дозволения заводоуправления! Политические речи воспрещаются!
— Ах ты, гнида! — Закричала коммунистка и помчалась к репродуктору так, словно это был живой начальник. — Ах ты, морда жидовская, станешь ещё нам указывать! Довольно русской кровушки попили! Всё! Хорош! Даже думать не смей запрещать нам царя славить нашего!
Сторонницы Дуни загомонили. В нескольких частях казармы, впрочем, раздалось недовольное шиканье, но оно было почти неслышным. А когда коммунистка добралась до раструба, схватилась за него руками и принялась трясти, никто не попытался оттащить её. Напротив, несколько работниц вскоре присоединились.
— ПРЕКРАТИТЬ! — Надрывался начальник.
Несколько десятков голосов дружно послали его матом. Потом все как-то разом вспомнили, что плата, взимаемая за трансляцию литургии несправедлива, происхождение трансляции под вопросом, и вообще — электрографофон, как, вроде, называлась эта штуковина, создаёт у фабричных девушек ложное ощущение того, что в церковь ходить не надо, и тем самым губит их души.
Примерно через минуту раскачивания ненужной новомодной штуковины Варя ощутила, что тоже должна принять в нём участие. Она встала с лежанки... Но поздно. Репродуктор отвалился от стены и упал на пол вместе с несколькими девушками.
Этот факт вызвал всеобщее веселье.
Оно длилось до сих пор, пока в казарму не пришло живое начальство, и не объявило об увольнении Дуни-коммунистки и ещё трёх работниц, ломавших с ней вместе устройство.
Глава 31, В которой Венедикт наблюдает за угнетённым рабочим классом и получает план его спасения.
Пятый час болтался Венедикт у Симоновских казарм — и всё без толку. Ошибки быть не могло: Федя точно проследил и был уверен, что невеста Михаила обитает именно здесь. Венедикт даже видел её как-то раз выходящей из здания: он ведь уже встречал эту девушку как-то раз у квартиры вдовы Скороходовой. Словом, это было то самое место, единственное, пожалуй, где можно было надеяться встретить Коржова. Но его не было ни сегодня, ни вчера, ни позавчера. Неужели с невестой поссорился? Или они всё-таки встречались в другом месте? Или время Венедикт выбрал не то?..
Кстати, что касается времени: сегодня тут творилось что-то странное. Работницы без конца входили и выходили из здания. А ведь был разгар дня, и им всем полагалось стоять у станков! Непонятно. Ещё из интересного: час назад Венедикт видел крупную потасовку между фабричными и теми, чьи костюмы позволяли распознать их как начальников. Случилось это после того, как из казармы с громкой руганью вытолкали нескольких девушек. Всё это, конечно, не имело никакого отношения к делу, но запомнилось Венедикту, поскольку стало его единственным развлечением на сегодня...
Впрочем, стоять дальше у казармы и смотреть на потасовки пролетариев не имело никакого смысла. Надо было ещё раз дождаться невесты Коржова, а потом тихонько следовать за ней в надежде, что она приведёт к нужному объекту. Но легко сказать — дождаться!
Венедикт грустно вздохнул и в очередной раз прошёлся по тротуару туда-сюда.
В этот момент рядом с ним затормозил неприметный чёрный паромобиль.
— Что это вы тут делаете? — Раздался знакомый голос.
Венедикт обернулся и увидел высунувшегося из машины Нечаева.
— Я слежу, — ответил он.
— И как, успешно?
— Не особенно.
— В таком случае, лучше садитесь в паромобиль. Побеседуем, прокатимся.
Венедикт послушно сел на заднее сидение рядом с Нечаевым. За рулём находится какой-то парень, смутно показавшийся знакомым, как будто виданным на съезде партии. Самому Сергею Геннадьевичу, проведшему по тюрьмам больше половины жизни и последний раз гулявшему на воле ещё в то время, когда главной новинкой была железная дорога по Радищевскому маршруту, уметь водить машину было неоткуда. И всё-таки Венедикт не удержался от того, чтобы бросить на шоффэра подозрительный взгляд.
— Не волнуйтесь, он наш человек, — сказал вождь. — Говорите свободно. Так что вы тут делали?
Он объяснил ситуацию.
— А Федя где? — спросил Сергей Геннадьевич.
— Ходит по рабочим кварталам и надеется наткнуться на Михаила в одном из них.
— Не слишком верный способ... А потом? Что после этого?
— Вы сказали, что считаете полезной ликвидацию Коржова...
— А вы сами?
— Если честно... Я послушаюсь партийного решения... Я выслеживать согласен, но само дело, думаю, было бы лучше поручить кому-нибудь другому... Наверняка найдётся человек, готовый подкараулить царского отпрыска в каком-нибудь дворе-колодце или переулке... с топором...
— Нет, это всё не то, — сказал Нечаев.
К этому времени паромобиль уже мчался на полной скорости по Большому Сампсониевскому проспекту.
— Во-первых, привлекать для исполнения приговора дополнительного человека, не участвовавшего в наблюдении, и, следовательно, плохо знающего объект и его окружающую среду, — это только помеха для дела. А, во-вторых, топором в переулке — нет смысла.
— Почему это нет смысла?
— Ну а кому будет интересно очередное убийство неизвестного в рабочих трущобах? Уверяю вас, что заинтересованные лица тут же скажут, что никакого царевича Михаила не существовало и вовсе. Чтобы дело имело смысл и резонанс, всё должно быть публично, на глазах у многих лиц, с фотографированием, может, с киносъёмкой. При этом сомнения в происхождении ликвидируемого объекта должны быть сведены к минимуму.
— Понятия не имею, как это провернуть, — сказал Венедикт. — Особенно касательно сомнений...
— Вы газеты-то читаете?
— Сегодня нет. А что?
— Значит, не знаете, что Петербургу грозит массовая рабочая забастовка...
— Что? Как? Когда?
— Да в ближайшее время. А как вы думаете, зачем мне понадобилось ездить к Симоновским казармам? Хотел посмотреть обстановку. Потому как именно с них всё и началось.
— А что началось?
— Несколько работниц вроде как устроили в спальном зале подобие митинга, на котором вслух кричали, что считают законным царём Михаила и что он должен непременно объявить о себе на Выставке — якобы в этом и есть её смысл. Затем они начали громить инвентарь казармы, вследствие чего несколько самых активных были уволены. Их товарки, не согласные с этим увольнением, объявили забастовку. Бумагопрядильная фабрика Шлиппенгаузена полностью стоит. А в знак солидарности с нею забастовало ещё два завода на Обводном...
— Ого! Да так и до всеобщей стачки, выходит, недалеко!
— Вот именно! Сейчас я мельком слышал разговор между работницами: они говорят, что бастовать надо до тех пор, пока не объявится Михаил — мол, дежурить на Выставке и быть готовыми. Если так пойдёт, то скоро Голодай будет переполнен рабочим классом, готовым узнать царя едва ли не в ком угодно!
