Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

Стоило девушке отделиться от толпы (а выделялась она и так: прямой осанкой, легкой походкой), как трое таких моторизованных андров – двое крашены в бордовый, один в очень светлый серебристый цвет – перегнали ее и взяли «в вилку». Передний вышел, снимая рыжий шлем, похожий на большой заводной апельсин.

Естественно, то снова был Мартин Флор, король андрский, зачехленное знамя победы – на троне ему не сидится! Положим, правят за него парламентарии, как и прежде. Вот и шалопайничает инкогнито.

– Пропустите меня, высокий господин, – попросила она смиренно.

В ней жила пока надежда, что он, как не угадал лица через сетку, так не узнает и голоса. Но Март понял с самого начала, кого ловил. Тоже мне, подумала, импортная продукция называется – впору было самой из Вардова хвоста надергать и сплести.

– А, Эрбисова инсанская женка. Так что, ловко тебе смотрится через дырки в хиджабе?

– Не хуже, чем вашему величеству – в щелочку бронетранспортера. А уж покрывало мое, чье старинное инсанское имя вы употребили, я полагаю, в силу сугубой эрудированности, – это покрывало куда легче белого железного коня короля-победителя.

– И в трауре тебе не жарко?

– Какой траур, высокий господин? Черный, на нашем языке, – знак торжества и благородства, а вот скорбь над мертвецом как раз белоснежна.

– Сдается мне, Серена, что ты смеешься над моей победой.

– Нисколько. Однако здешние победы так замечательно чередуются с поражениями, первые так двусмысленны, а вторые столь плодотворны, что отчаиваешься их различить.

– Утешительная философия для кое-кого.

– «Утешение философией», великого Боэция, министра Теодориха, в тюрьме перед казнью, узел «Рома», гиацинтовое сплетение, – процитировала Серена ребячьим голоском. Не могла удержаться, чтобы не схулиганить: кое-что об ее уроках истории позволено было раньше узнать и Мартину.

– Не мели чепухи – ты давно уже не лесная.

– Хорошо, я скажу как андр. Говорит Хозяин Жатвы: только та империя нетленна, что воздвигается в душах. Уходят и приходят ее обличия и оболочки – земные царства, но сам ствол их незыблем, ибо корень его – Истинное Небо. Я и мой муж – в царстве этой вечной победы, ты – там, где ее нет. Нет и тебе покоя, и путь твой черен.

– Скажи еще, отчего ты замолчала?

– Скажу. Ты хотел новую землю и новый народ? Вот оно, новое, – сплошной смрад, – девушка махнула рукой в сторону его машины. – А если говорить не об этих пустяках, Андрия не так уж сильно изменилась, и вы по-прежнему строите для инсанов их государство и их империю. Того, что внутри, никак не вытравить, потому ты так и гневаешься – на себя, ведь любой гнев обращен в конечном счете на себя самого. Я права?

– Нет. Ты ложная пророчица. Сивилла. Колдунья.

– Своему брату Даниэлю ты тоже говорил такие слова, прощаясь?

Мартин изменился в лице:

– Ты не знаешь, о чем говоришь. Ох, почему только я решил оставить тебя в покое? Тебя и твоего старика с вашим скотным двором? Наверное, ради твоей матушки. Она тоже от меня прячется, только где – я не стану у тебя выпытывать. Все вы – карты сыгранной колоды.

– Ой, красавчик, гадая на таких картах, надо золотить ручку цыганке, а не пудрить мозги самому себе! – рассмеялась девушка на манер своих приятелей ромалэ: повидала она их немало раз во время своего межвременного ученья. И юркнула под арку одного из двориков так прытко, что Мартин посовестился ее догонять.

Когда она донесла о том Эрбису, тот сначала утвердительно спросил:

– А тому, что и я занимаюсь не королевским делом, ты не удивляешься.

– Не удивляюсь. Вы оба никак не можете оправиться: ты от ран, Мартин, очевидно, – от моих нелояльных высказываний.

– Почему ты не возразила, когда он назвал меня твоим мужем?

– Мне так спокойнее. И потом – разве ты мне оставил выбор… чтобы иным ответом женской чести не посрамить?

В ответе присутствовало некое лукавство: интересно, что и в этом, чисто женском искусстве Серена много продвинулась за те два месяца с небольшим, которые они провели на ферме. Они – это сейчас не Владетель, грозный мощью и знанием, и не живой залог дружбы Леса в его руках, а двое людей, одаренных высокой симпатией друг к другу.

– Поистине, ты заслуживаешь всех миров зараз, о Серна моя: и джинновых, и человеческих, и ангельских.

– Знаем-знаем. А как насчет небольшой виллы с водопроводом, электричеством и канализацией?

– Такие есть даже в Сухайме. Не хочешь ли пойти туда вместе и прицениться? Я давным-давно выздоровел.

Сие значило как раз обратное: прежнюю силу он в себе разве что первый день почувствовал, а вот место здешнее угрето до того, что начинает жечь пятки. Не сам Мартин, так его верноподданники вот-вот объявятся в желании заработать те деньги, которые король, без сомнения, на днях пообещал за розыск Серены. Ведь у самого лучшего андра слово и дело – точно лебедь и рак в одной телеге.

– Как решишь, так и сделаем. Я пойду с тобой, Вард – безусловно, а вот кошки?

– Что кошки, – махнула хвостом Киэно. – Кошки любят дом.

Эти слова также были нагружены добавочными смыслами: манкатта носила котят, а ее Багир сызнова предвкушал радости отцовства. После того, как шильские андры обожглись на кошках, никто, скорее всего, и не станет и пытаться истребить боевую манкаттскую семью, обитающую на ферме, а попробует – еще посмотрим. По крайней мере, распускать молодое общество защиты прав Живущих и терять домовладение было в одинаковой мере глупо.

– Было бы дело, если бы Владетель отдал нам двоим королевскую печатку, – добавил Багир. – Вам-то пользы от нее ни на грош, поскольку в случае чего вами сам Мартин лично займется. Король наш слову хозяин: захотел дать – дал, захотел назад забрать… Ну, положим, от нас с Киэно шиш заберет.

– Вот если бы вы разрешили нам тут остаться, мы бы и за садом ухаживали, и домик починяли, – с надеждой проговорил Айзакья. Ему недавно исполнилось четырнадцать, и руки у него были с лопату каждая: деревенская кровь сказывалась.

– Псы и коты полных прав не имеют, а человеческий ребенок после двенадцати может иметь ограниченную доверенность на держание земли, – подключилась к разговору Сорри, его подружка. – А зачем тут неограниченная? Вам же землю не продавать и дом от фундамента не перекладывать. Уйдете, чтобы сюда вернуться.

– И вот что еще: уйдете напоказ, а возворотитесь тихой сапой, – добавил небольшой песик по имени Боня. – Не совсем ловко получится.

– Да нет, песя, – улыбнулся Вард, который просунул длинную голову в открытое окно. – Уж коли мы вернемся, то очень шумно. И не совсем сюда.

– А куда? – спросил Боня.

– Сразу во всю Андрию.

– И скоро это прилучится?

– Не знаю. У нас будет совсем другое место, чем здешние.

– Так далеко?

– Не далеко – скорее глубоко. Очень глубоко.

– Вот: надо просто выйти из места привычного обитания и переступить невидимую грань, – сказал Владетель.

Он ехал на альфарисе верхом, девушка выступала у стремени. Оба переоделись андрами, хотя Эрбис был слишком бледен, а Серена все же немного светлее, чем для того требуется.

– Хм. И когда она будет, эта грань?

– Когда тебе надоест спрашивать, – отшутился он.

– Или когда мы до того растворимся в красотах пейзажа, что забудем сами себя, – ответила она тем же.

Маленький отряд двигался посреди андрской равнины с ее пологими холмами, рощицами и пашней, поделенной на квадраты. Из зеленой шевелюры деревьев то и дело слетали желтые или бурые листья, оседали на межи, путаясь в некошеной траве. Когда такой осенний лист попадал на свежие зеленя, иней вокруг него расплывался островком, зоной пустого чернозема, будто прикосновение убивало самую жизнь. Оттого здесь соделалось тихое царство печали.

– Грустит, потому что я ухожу, – подумала вслух Серена, и Эрбис ее понял.

– Мы уже ушли, – сказал он. – Решить – то же, что сделать.

Мы погружены в вязкие воды реальной действительности, похожие на болото. Бог пытается поймать нас на крючок, но леску Он вынужден выбирать осторожно, чтобы добыча не сорвалась.

…Перед лицом огнедышащих гор я думаю. Во время бесконечного движения и на коротких ночевках я думаю. Редкие деревья на пути стоят усыпанные прямо под седым узким листом диковинной круглой ягодой. Так похоже на облепиху, что рот вовсю полнится слюной, но мы трое боимся: здешние мунки соком вот этого самого узоры на железе протравляют. Мои опасения насчет перевалов не оправдались: идем мы понизу. Снег тут крупитчатый, жесткий, внизу угадывается глубина – столетиями или геологическими эрами он шел, засыпая трещины земли, и что держало нас поверх пропастей? Я, вспомнив рассказы о Дальнем Севере и Смоке Беллью, протаптываю узкую тропу на лыжах: в селении не нашлось таких, как нам привычны, поэтому пришлось произвести гибрид из болотных «плетенок» и моего давнего романтического воспоминания. Может быть, и стоило положить на нарту эти длинные овальные полозья с ремешками, на худой конец полог бы на ночлеге подперли; только вот сына жалко.