Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец
– Что это? – спросил Фараон, когда увидел (а смотрел он первым по праву работодателя и заказчика).
– Это шатер Странников.
– Какое величественное строение – и ради каких-то всесветных бродяг! Я тоже хочу такое. Прямо сейчас и в натуре.
– Я не умею строить, как не могу растить кипарисы, сажать сады и вкладывать душу в лунноликих красавиц: мое дело – изображать.
– Ты разбудил во мне мечтание и жажду, – сказал сердито Фараон, – а теперь отнекиваешься. Знай, если не утолишь их – будешь умирать долго и гнусно.
– Раз так, я попробую, – ответил чеканщик. – Только я ведь и в самом деле не строитель шатров. Можно мне созвать друзей? На это потребуется сколько-то времени, они же вечно в пути; везде, где они ходили, эти мои друзья возвели таких шатров без счета, и они сумеют.
– Зови. Я осыплю их золотом, если справятся, – приказал Фараон.
– Им не золото нужно, о Фараон, – ответил Нашкбанд.
– А тогда что же? Я так и думал, что они люди весьма богатые, – сказал Фараон.
– Да, они богаты, – подтвердил чеканщик, но на вопрос господина не ответил, а тот его не повторил.
Но когда чаемые люди спустя какое-то время (в предании не говорится, как скоро) явились перед очи Фараоновы, тот недобро удивился: было их пятеро, четверо мужчин и одна женщина, и наряжены они были в латаные плащи и домотканые рубахи. И еще говорят, что лица их были без возраста и что обыкновенному человеку нельзя было смотреть на них прямо, так они были добры и светлы.
– Вот это чесальщик Халладж, – представил его Нашкбанд, – он умеет чесать и прясть такую пряжу, какая надобна для покрова шатра.
В руках того человека, тем не менее, не было ни кудели, ни гребня, ни прялки.
– Гм. Языком, что ли, он чешет? – усомнился Фараон.
– А это ткач, Газали, – невозмутимо продолжал чеканщик. – Он сотворит из нитей полотно и вплетет в него вечные знамения. Красильщица Фатима на семи ключевых водах сварит краски из семи горных трав и пропитает ими ткань, и наведет на нее узор, подобный рекам, долинам, цветам и деревьям. Палаточник Хайам раскроит полотно и сошьет. Аттар же, самый старший из них, составитель снадобий и продавец благовоний, будет воскурять их все время, пока его собратья будут трудиться, и в этом будет его доброе колдовство, потому что как моя чеканка – только знак описанного мной шатра, так и та работа, которую ты, о Фараон, получишь, должна стать прообразом того единственного и идеального Шатра, который будет строиться в нас и послужит нам домом по ту сторону грани.
И снова Фараон не заметил ни в руках, ни в котомках странников ничего похожего на орудия их ремесел, вот разве что посохи у мужчин и чашу в виде скорлупы большого ореха в руках у женщины.
– Гм, – покачал головой Фараон, – что-то темны твои речи. Ну ладно, сегодня работа – завтра деньги… Ах ну да, вы ж богатые, вас это не колышет. А пока вот что скажи, чеканщик: ты всем дело нашел, а центральный столб, колья и растяжки откуда возьмутся?
– Мы делаем младшую сестру горам, – объяснил Нашкбанд, – а горы сами подпирают небо, как палатку, и поэтому в опорах не нуждаются.
– Сказано хитро, – Фараон усмехнулся и поджал губы. – Больно ты для меня затейлив, я скажу! Но я так полагаю, раз то будет царский шатер, то это мое высокое достоинство будет ему и столбом, и опорами.
– Думай, как знаешь, о владыка, – ответил чеканщик.
И вот трудились мастера ровно семьдесят дней и семьдесят семь ночей, и ремесло их само шло им в руки и выходило из рук воплощенным чудом. Наконец, шатер воздвигся почти до неба увенчанной золотом головой, и был он зеленее, чем яблоко, нарядней весны, а на его верхушке горели луна и звезды.
Фараон остался доволен и вознамерился жить в шатре столько, сколько вздумается ему.
– Для того мы и создали тебе чудо, – сказал на это мастер Халладж. – Только помни, царь, что в нашей работе сплетено в единую нить мастерство шестерых, ты же будешь только седьмым. И никак нельзя тебе нарушать связь и вредить никому из нас, потому что работа тоже повредится и нарушится.
А о том, что именно его мастерство главное, Халладж не сказал Фараону, потому что был скромен. Фараон же возгордился тем, что Странники будто бы подтвердили его участие, а стало быть, верность его домыслов о головной опоре; и также затаил обиду за присвоение себе седьмого, а не первого номера по порядку.
Так пребывали они: один царил в шатре, а шестеро зарабатывали своим искусством у его стен. Искусство это было на самом деле не в том, чтобы изготовлять различные вещи, а в том, чтобы вместе с вещами менять себя и тех, кто вещи заказывает. Сколько-то времени спустя сотворил Халладж доселе невиданное, а что – о том не сказано; и оделся светом весь, а не только лицо, и говорит друзьям:
– То, что мы делаем, – оно отлично от нас, или сходно с нами, или и то, и другое сразу? Иное, чем я, или моя кровная часть, или и то, и это? Кажется мне, последнее вернее. Ибо нет границы между сотворенным и творящим и между творящим и Тем, кто, творя меня, внушил мне сотворение. Я создаю знаки и сам Его знак; Я – это Он, и Он – это я. Я – Истина.
Многие слышали, как он говорил это.
– Эй, да он еретик! – закричали придворные Фараона, и лизоблюды Фараона, и слуги лизоблюдовы, и рабы слуг, и весь народ Фараонов.
А сам Фараон, поразмыслив, сказал мастерам:
– Думаю я, что придется мне согласиться. Надо уважать народное мнение, тем более, что внушаю его обычно я. Прядильщик извергает изо рта хулу и кощунство, а это марает его собственный труд так, что, того и гляди, совсем порушит. И полагаю, должен я для острастки назначить ему казнь – принести, так сказать, его душу в жертву его творению.
– Не делай такого, – воскликнули пять мастеров, – ты горько ошибешься, если сделаешь.
– Нет, уверяю вас, почтеннейшие голодранцы. Не забывайте, что опора и блюститель шатра – я и только я. Однако если вы со мной в этом не согласны, я и вас казню для чистоты эксперимента. Впрочем, я сегодня добрый, поэтому всего-навсего вышвырну вас за границу и отправлю в изгнание. Ей-богу, уж это вас нимало не должно огорчить: вы и так калики перехожие, перекати-поле и безродные космополиты.
И вот пятерых мастеров погнали до предела этой страны, а шестому отрубили руки и ноги крест-накрест, будто разбойнику, потому что злоумышлял он против земного бога, а потом голову – такая казнь полагалась мятежнику против Бога небесного; а он смеялся в лицо тем, кто казнил, говоря, что ни Сущего от него не отнимут, ни его, мастера Халладжа, от Сущего. И многие люди, как простые, так и знатные, услышали эти слова сердцем и вышли из земли Фараоновой, а царь поначалу и не знал.
– Вот видите, – сказал Фараон после того отсутствующим Странникам. – Ни его, ни вас нет, а шатер стоит. Стало быть, я в нем главный.
Только радовался он не ко времени. На следующее утро рассучились волокна, что были земным телом Прядильщика, и выдернулись сшивающие нити, пропали яркие цвета, неведомая гниль изъела полотно, что некогда выглядело таким лощеным и прочным, а золото навершия, мы думаем, вернулось туда, откуда пришло – ко звездам. Фараон проснулся посреди черного пепла, будто на пожарище, и траурные хлопья покрывали его стан, плечи и голову. Так вышло, потому что не был он первым в братстве Шатра, не сумел сделаться и последним!
Оглянулся он вокруг себя и услышал, как бьется в глубине его земель огромное сердце, клокочущее скорбью – то горы оплакивали свою младшую сестру, и все человеческое тщеславие было перед лицом этого не более чем писк мыши.
– О, если бы мог я вернуть то, что сделано! – воскликнул он во внезапном озарении. – Вот чем заплатил я за свою дерзость – только подлецы и скверные советники остались у меня и ни одного истинного человека рядом. Если бы мог я дотянуться до тех, кто ушел, и того, кто умер, – быть может, и умолил их принять меня в круг.
И согласились с ним великаны, стерегущие границы его земли, что, наверное, умолил бы.
– Аум. Хум. Ху, – сказала Главная Огнедышащая Гора сквозь плотно сжатые губы, силясь удержать в себе лаву, что горела внутри ее гневом, и подступала к самому горлу. Но вот она не выдержала, и уста разверзлись. Сотряслись опоры и балки, стены и крыша мира, и небо рухнуло на землю каменными осколками, и огонь покрыл лицо земли – за обиду, что нанесена была одному человеку.»
…Растительная пища дает совсем немного тепла, поэтому днем мы вечно голодны, а ночью жмемся друг к другу. Вообще-то Бэс как-то раз на ходу ухватил поперек живота пегую мышь-точильщицу, но та выругалась довольно-таки членораздельно. Он уверял потом, что скорее всего имел место защитный гипноз, никакой разумной ауры вокруг ни он, ни Арт не ощущают, но кто в таком случае гипнотизирует и ради чего? Эти самые твари почем зря обгладывают, точат в нашем Лесу молодые корни, по этому самому и прозваны. Говорили, что бобровый народ шугает их без пощады, но то бобры – не кхонды и не я. Кроме этой мелкопятнистой морды, нам не попалось ни единой сколько-нибудь крупной живой души. Всякую безмозглую мелочь наподобие червяков, жуков или гусениц, которые прятались под корой, мои спутники жрали без угрызений совести, хотя и стеснялись заниматься этим на моих глазах. Я, кстати, не австралийский або, чтобы питаться всякими членистоногими.
