Сергей Снегов - В мире фантастики и приключений. Выпуск 8. Кольцо обратного времени. 1977 г.
Когда Анна предстала перед квалификационной комиссией, она снова увидела академика Туманского, уже в качестве почетного гостя. Последовал изнурительный длинный ряд вопросов. Анна старалась отвечать обстоятельно. Если вопрос был ей хорошо знаком, она пускалась в подробности, так что председатель комиссии прерывал ее. Когда спрашивали что-нибудь незнакомое, Анна прямо отвечала: "Не знаю", — и с торжеством несдающегося побежденного обводила взглядом членов комиссии.
Академик Туманский все время молчал и, казалось, думал о другом, а в конце опроса обратился к Анне:
— Ваши знания еще недостаточно четки. Кроме того, вдаваясь в курс высшей математики, вы опустили элементарные знания из программы средней школы, например, не знаете ничего о прогрессиях.
Все молчали, не решаясь подать голос. Анну мучила мысль: "Могут лишить диплома". Туманский смотрел на нее так, будто ждал каких-то оправданий. И вдруг спросил:
— А что это у вас с руками?
Руки у Анны были в ожогах. Работая в мастерской, она частенько обжигалась электродами, а недавно уронила паяльник на руку. Запястье у нее было перебинтовано.
— Это я в мастерской… собирала схемы.
— У вас в институте не хватает техников? — спросил Туманский.
— Схемы нужны в больших количествах.
— Вы довольны вашей работой?
— Довольна.
Туманский что-то записал в блокнот, а потом снова обратился к Анне:
— Вы довольны работой института? Не замечали каких-либо неполадок?
Анна вспомнила те сомнения, которые она все чаще высказывала Глуховуи которые он великолепно опровергал своей железной мужской логикой.
— Мне кажется, — сказала она неуверенно, — что эта работа, которую ведет наш отдел, она преждевременна…
— Как это понимать? — насторожился Туманский.
— По-моему, люди еще не подготовлены к таким открытиям…
После заседания комиссии Анна спросила Глухова:
— Меня теперь могут лишить диплома?
— Навряд ли.
— Не имеют права. Подумаешь — Туманский! Закон один для всех, — выпалила Анна.
В мастерской тревогу Анны восприняли с потрясающим легкомыслием. Бригадир монтажников кудрявый заводила Толя сказал:
— Пускай отбирают диплом. Будете работать у нас в мастерской. Зарабатываем не меньше, чем научные сотрудники.
Через два дня Анну вызвали к академику Туманскому. Приятного в этом было мало. Она не любила, когда ею интересовались как феноменом измененной психики, да еще дубликатом толстовской героини. Туманский принял ее в своем официальном кабинете. Разговор начался с ее понимания современного мира. Анна с неудовольствием подумала, что вот опять ее будут спрашивать, какие здания были на Николаевском проспекте или что давали в императорской опере. Но, отойдя от избитой темы трансформации психики, Туманский спросил:
— А почему вы считаете, что люди еще не созрели для информационных установок?
— Техника растет, а люди мало меняются. И может наступить такой момент, когда техника вырастет настолько, что люди станут ее недостойны.
— Это исключается.
— А Хиросима? Эйнштейн сказал после Хиросимы, что если бы начинал сначала, то стал бы водопроводчиком.
— Это он сказал до Хиросимы.
— Все равно. Хиросима же была. Это факт, А возьмите мой случай. Убийство Кияна. Информационная установка явилась средством преступления. Это типичный случай использования высокой техники в низменных интересах человека. Сейчас я дилетантка в науке и поэтому могу судить об этом объективнее ученого. Настоящий ученый не в состоянии задуматься о результатах и последствиях. А следствие — Хиросима. Человечество, разделенное на два лагеря, находится в крайнем напряжении, и к самым высоким точкам этого напряжения подходит наука. Работы над информационными установками ведутся параллельно и в Америке, и во Франции.
— Вы предполагаете, что эти работы небезопасны для человечества?
— Во время войны в Японии культивировали самураев. На это уходило много средств, проводилась утонченная идеологическая работа. А при наличии информационных установок ничего этого не требуется. Засадил человека в камеру, и через полчаса он уже самурай. Ведь если можно сделать Анну Каренину, значит можно сделать и Калибана. Можно сделать фанатичного преступника, убийцу, фашиста, кого угодно.
Туманский усмехнулся:
— Тут есть что-то от толстовства.
— Меня и сделал Толстой.
— По-вашему, следует закрыть все научные институты, запретить ученым изобретать и вообще запретить науку.
— Не знаю… — Анна запнулась, нелепостью показалось ей то, что она говорила. Возможно, это ее реакция на новый мир, обрушивший на нее всю эту технику, полеты в космос, квантовую механику, вторжение в психику…
А Туманский в это время перочинным ножом что-то вытаскивал у себя из-под ногтя, а может, просто чистил ногти, — он не отличался хорошими манерами. Анна подумала, насколько далек он, известный всему миру ученый, от ее примитивного мира обыкновенной женщины, от субъективных женских чувств…
Туманский посмотрел безразлично в окно, о чем-то задумался.
— Неужели вы полагаете, — сказал он, — что никому не приходит в голову мысль о несоответствии человеческого сознания и роста техники? Здесь и заключается призвание ученого: не только делать открытия, по и предвидеть их результаты. Вы говорили на эту тему со своими сотрудниками?
— Да, я много спорила.
— Вот видите, спорили, — сказал он без видимой связи с предыдущим своим утверждением. — И ваш Глухов, наверное, видит в своей работе только положительные стороны. Несмотря на то, что уже произошло с вами. К счастью, я уже пережил тот возраст, когда люди фанатически верят только в добро. Так. В Лондоне состоится международная конференция по информационным установкам. Вы будете включены в состав советской делегации.
— Меня будут демонстрировать как результат научного эксперимента?
— Да, — сказал он жестко. — Вас это шокирует?
— Роль незавидная.
— Это необходимо. Но мы используем вашу демонстрацию в иных целях. Вам дадут слово, и вы скажете с трибуны примерно то же, что сказали мне сейчас.
— По-моему, это должен сделать ученый.
— Разумеется, ученый сказал бы это лучше. Но если это скажу я в своем докладе, или другой ученый, или хотя бы сам генеральный секретарь ООН, это не возымеет такого действия, как если это скажете вы.
— А я сумею?
— Раньше я в этом сомневался, но теперь думаю, что сумеете.
— С чем я буду там выступать?
— Об этом мы поговорим. Для этого я вас и вызвал.
Придя домой, Анна сообщила Глухову, что включена в состав делегации на лондонский симпозиум, умолчав о теме своего доклада, поскольку Туманский не рекомендовал ей до времени говорить об этом.
Глухов оживился:
— Вы довольны, что едете в Лондон?
— Очень довольна. — В лице и в голосе ее было необычное возбуждение. — Я впервые ощутила себя современным человеком. Вы понимаете? Современником всех.
Глухов смотрел на нее с улыбкой.
— Знаете, — сказала она, — отметим это событие.
— Отметим.
— Что, если поедем в ресторан "Невский"?
— А как же этот ваш Игорь?
— В последнюю встречу произошло окончательное объяснение. Настал момент в наших отношениях, когда я должна была стать его возлюбленной. Это для меня неприемлемо.
Анна надела свое новое вечернее платье — первое платье, принадлежавшее ей, а не ее предшественнице. Глухов появился из своей комнаты причесанный, в светлом костюме. И Анна подумала, что ведь он очень хорош. Он церемонно подал ей шубу, и они спустились на улицу.
В ресторане "Невский" свободных мест уже не оказалось.
Анна рассмеялась:
— Ничего, наверстаю в Лондоне.
Глухов подал ей руку, и они чинно пошли по Невскому. Как ни ярко горели ртутные фонари, они не могли затмить холодных звезд в зимнем небе. Было морозно, и было легко на душе Анны: она испытывала одновременно покой и свободу.
— А что, если бы вам жениться? — весело спросила она.
— А почему вы не вышли за этого Игоря? — спросил он ей в тон.
— Нужна любовь!
— И вы не могли его полюбить?
— Нет. Из всех, кого я узнала, я могла бы полюбить, наверное, только вас…
Они молча дошли до Литейного проспекта и остановились в толпе прохожих, дожидаясь зеленого сигнала. Глухов оберегал Анну от возбужденной вечерней толпы.
— Меня? — тихо спросил он.
— Наверное, — так же тихо ответила Анна. — Только я ведь уже люблю.
— Кого?
— Вронского.
Он посмотрел на нее внимательно. Анна была серьезна.
— Но это же нереально, — сказал он.
Зажегся зеленый свет, и они перешли улицу.
— Да, нереально, — согласилась она.
— Вы хоть помните его лицо?
— Помню. Но так, будто давно его не видела и начинаю забывать. Но чувство осталось прежнее. Сперва я думала, что Купцова брала прообразы из жизни, но я никого еще не встречала хотя бы отдаленно похожего на моих близких. Наверное, всех их она выдумала.
