Сергей Снегов - В мире фантастики и приключений. Выпуск 8. Кольцо обратного времени. 1977 г.
— Но это новая улика.
— Против Купцовой?
— Да.
— Значит, против вас.
— Да. Я — Купцова.
— Научные эксперты утверждали, что хотя вы психически абсолютно здоровы, однако не можете отвечать за поступки женщины, которой были прежде, поскольку у вас полностью изменена психика.
— Изменился состав преступления. Следствие трактовало это как несчастный случай. Но последние наши исследования показали, что эмоциональная накладка на существующую связь недопустима, так как приводит к смертельному шоку. Значит, это было убийство.
— Вы сами сказали, что исследования проведены в последнее время. Значит, Купцова об этом не знала, и убийство было непреднамеренным.
— Непреднамеренное, но все же убийство.
— Я не вижу причин возобновлять следствие. Скажите, зачем вам это нужно?
— Я пользуюсь всеми правами, которых добилась Купцова. Меня, правда, понизили в должности, поскольку я не обладаю ее знаниями, но у меня ее диплом, я живу в ее квартире, пользуюсь ее вещами. Она совершила убийство, и я отвечаю за него.
— Моральный фактор. Юриспруденцией вообще не предусмотрен ваш случай.
— Что же мне делать? — спросила она.
Полковник не отвечал. Он пристально изучал Анну.
— Как же мне жить? — спросила она.
— Живите как живется.
— Вы сказали о моральном факторе. По-русски это называется — грех. Кто ж его снимет с меня?
— Я, — после паузы ответил полковник.
— Как это?
— А вот так. Снимаю с вас моральную ответственность за преступление, совершенное Купцовой. Точка. Вас устраивает?
— Не знаю…
Полковник улыбнулся:
— Я говорю серьезно. Снимаю с вас моральную ответственность и беру ее на себя. Беру на себя все грехи Купцовой.
— Зачем?
Полковник все улыбался.
— Просто вы мне нравитесь, Анна Каренина.
Анна сухо поблагодарила и вышла из кабинета. Игорь ждал ее в условленном месте у памятника Пушкину на Площади искусств. С деревьев сухо падали листья. Игорь сменил наконец свои любимые джинсы на такие же узкие брюки. Поверх свитера на нем была красная куртка.
— Тебе не идет красный цвет, — сказала Анна вместо приветствия.
— Оделся в тон тебе. — На Анне был красный суконный костюм.
— А мне красное к лицу. Помнишь, у Толстого, когда Анна явилась в черном туалете, дамы зашептались: "Ведь она в этом платье вся желтая!"
— Дамы — зловреды.
Они сели в сквере на крайнюю скамью, и Анна без предисловия начала рассказывать про то, как она обнаружила в плаще рабочую кассету и что на ней было записано. Дойдя до эротических сцен, Анна приостановилась и попросила закурить. Она старалась не пропустить ни одной сцены, сохраняя последовательность сменяющихся информационных пластин. Говорила она ровным голосом, смотрела прямо перед собой и только изредка взглядывала на Игоря. Очевидно, он переживал чувства близкие к тем, которые испытывала она сама, воспринимая эту запись. Пересохшие губы его приоткрылись, щеки горели. Потом Анна рассказала о сцене в кабинете следователя.
Когда она закончила рассказ, воцарилась пауза. Мимо проходили воркующие влюбленные парочки, прошла группа молодых парней, и все они с интересом посмотрели на Анну, совсем как тогда, когда она шла по платформе, слыша позади шум приближающегося товарного поезда.
— Что же ты притих?
Игорь взял ее за руку. Руки у него были горячие и сухие.
— Это была не ты. А я люблю тебя.
— Может быть, ты хочешь на мне жениться? Или стать моим любовником?
— Ты должна немедленно развестись.
— Зачем?
— Чтобы стать только моей.
— Господи, опять эти категории девятнадцатого века! Твоей собственностью?
— Нет, не собственностью, женой. Все, что ты рассказала, я уже знал. Конечно, не с такими подробностями. У тебя были и другие связи, о которых ты, может, и не знаешь.
— Не сомневаюсь. И ты хочешь к ним присоединиться?
— Не говори так. Ты же другая.
— Мы воспринимаем в людях их физическую сущность — тело, лицо. Они остались. А что касается психики, так это дело самой личности: чужая душа — потемки.
— Я люблю тебя такую, какая ты сейчас есть.
— Анну Каренину?
— Да.
— Ты же не влюбился бы в эту девицу. — Она указала на проходящую поодаль некрасивую девушку. — И не влюбился бы в старуху. Ты любишь в первую очередь внешность.
— Метафизика!
Она посмотрела ему в глаза. Они были у него светло-серые, большие, а брови чуть поднимались к вискам. Опять захотелось дотронуться до его светлых волос, падающих на лоб, провести рукой до затылка, взять в ладонь русую волну, круто загибающуюся над воротником. Он что-то прочел в ее глазах и привлек ее к себе. Анна отстранилась. Как ни приятно было бы очутиться в объятиях этого молодого любящего мужчины, но Анна сдержалась. Она отняла свою руку, сказала:
— Я не хочу, чтобы ты стал еще одним, очередным.
— Я не буду очередным. Никого не было. Я буду только одким.
— Ты мне нравишься. Мне с тобой хорошо. Но этого мало.
— Ты не любишь меня?
— Нет. Дай еще сигарету. — Она опять закурила. — Очевидно, нам придется расстаться.
— Я бы мог быть твоим другом. Ведь я все время был твоим другом.
— Не совсем. Наши отношения не могут быть полными, как в настоящей дружбе. Мы все время будем это чувствовать.
Игорь схватил ее за локоть, прижался лицом к ее плечу, и Анна почувствовала свое превосходство и как мальчика погладила его по голове, тронула наконец вожделенную крутую волну на затылке.
— Ты же совсем молодой.
— Всего на два года младше.
— У тебя еще столько будет всяких увлечений, любви, я тебе просто завидую. Как хорошо, наверное, быть мужчиной! Даже в двадцатом веке.
Они расстались, как обычно, у станции метро. Анна знала, что он в любом случае будет звонить ей по телефону, может быть, они еще будут иногда встречаться, но главное объяснение уже произошло.
Впервые после свидания с Игорем Анна спускалась на эскалаторе метро, чувствуя себя легко и свободно. Несмотря на то что был еще ранний вечер, в вагоне было мало народу. Анна села на кожаный диван и увидела перед собой темноволосую даму с точеным профилем. Даме было года двадцать три — двадцать четыре. Анна вспомнила, что на современном языке это называется "девушка". Девушка сидела нога на ногу и листала журнал. Анне понравилось ее тонкое лицо с нежным румянцем, понравилась ее одежда, умело подобранная шляпа, изящные движения тонких пальцев. Анна подумала, что вот именно такая могла понравиться Игорю. Ведь по общепринятому мнению блондинам нравятся брюнетки. И он бы ей, конечно, понравился. И тут Анна стала непроизвольно искать в этой даме дурные стороны: глаза неумные, даже совсем без интеллекта, колени массивные, и щиколотки тонковаты, сумка не гармонирует с общим… Что это? Зависть? Ревность? Женщины — старые, молодые, совсем юные; лица — веселые, озабоченные, лукавые, задумчивые. Среди них могла быть и Анна Каренина. Именно среди них, а не там, в толстовские времена.
Та женщина, дочь Пушкина, с которой Толстой списал внешность Анны, каким бы умом ни обладала, не смогла бы стать в оппозицию укоренившимся традициям. Только теперь, вот среди этих женщин, может состояться такая Анна и проявить силу своего чувства, силу свободного ума, раскрыть свою незаурядность. Купцова могла стать такой женщиной. Но тщеславие и постоянный страх перед обыденностью увели ее в сторону, ошибка влекла за собой последующие ошибки, и она уже не в состоянии была начать все сначала, а обратиться за помощью ей, вероятно, не позволяла гордость.
Ее кратковременное бегство в мир искусства не дало ей удовлетворения, но, открыв образ Анны, она отыскала в нем черты, соответствующие ее идеалам. И она создала заново этот образ, и создала так достоверно, как это не удавалось еще ни одной актрисе. Может быть, в этом она превзошла самого Толстого. Всю свою страсть, весь талант, все то, что она упустила и что прошло мимо, — все она вложила в этот образ.
Нет, грешно отказываться от этой женщины! Ни от одного ее поступка, как бы он дурно ни выглядел. Даже пусть бы все это было на самом деле дурно. Пусть! Все это — ее.
В институте Анна приступила к изучению работ Купцовой. Мешали огромные пробелы в знаниях. Глухов продолжал с ней заниматься, так как Анна еще не могла самостоятельно работать с книгой: на каждой странице возникали вопросы, которые она не в состоянии была решить сама. В группу пришли двое молодых специалистов, только что закончивших институт, но даже сравнивая свои познания с подготовкой этих юнцов, Анна приходила в ужас. Однако, войдя в рабочий ритм отдела, она уже не теряла его, с каждым месяцем все ближе подтягиваясь к общему уровню. И уже в ходе работы намечались ее собственные убеждения, которые не всеми могли быть разделены. И она уже знала, что в работе у нее будут и друзья, и противники. Она уже не искала, она создавала себя. Так, как это было задано ее предшественницей Купцовой. Она должна была стать такой, какой бы стала толстовская Анна, если бы жила в социалистическом обществе.
