Жерар Клейн - Боги войны. Запрещенная реальность. Зеленая машина.
Не помню, долго ли я так пролежал в состоянии полной прострации. Мне казалось, что на меня смотрят мириады глаз, и я содрогался от этих сверлящих взглядов. Однако возможно, что это впечатление было простой галлюцинацией.
Когда я пришел в себя, был яркий день, и город, как и накануне, был мертвенно пуст.
Мне необходимо было во что бы то ни стало выбраться из проклятого города до наступления темноты. У меня не было ни малейшей охоты вторично встречаться с его странными и жуткими обитателями. Итак, я отправился в путь с твердым намерением поскорее выйти из пределов города. Я брел, словно в забытьи, то и дело спотыкаясь и падая, ничего не видя перед собой. Когда я, наконец, пришел в себя, то увидал, что нахожусь среди пологих холмов. Города не было видно, но на некотором расстоянии от меня блестел канал. Вокруг меня тянулись необозримые поля, на которых росли какие-то огромные красные растения. Должно быть, прошло несколько дней после моей ужасной встречи с муравьями.
Я умирал от голода и совершенно ослаб от потери крови. Приблизившись к странным растениям, я сорвал некоторые из них и начал жевать их листья, пытаясь утолить голод. Затем я принялся размышлять о том, где бы мне провести ночь. Я был слишком слаб, чтобы добраться до канала, да и какой был бы смысл это делать, раз у меня больше не было челна? Я горько пожалел, что вздумал тогда высадиться в городе и не продолжал своего путешествия по воде. Что-то ждет, однако, меня теперь? Мне было ясно, что никаких отношений с муравьями я не могу завязать. С другой стороны, нечего было и думать возвращаться в пустыню. Неужели же мне предстоит голодная смерть? — с ужасом подумал я.
Внезапно мои мрачные размышления были прерваны раздавшимся неподалеку резким воем, странно мне знакомым. Обернувшись, я увидел группу моих старых знакомых “хела-хела”, шагавших по полю.
О сопротивлении было уже поздно думать. Дикари меня заметили. Я побрел, пошатываясь, им навстречу с протянутой рукой. Вскоре я разглядел, что они несут какие-то инструменты, вроде лопат, вероятно служившие для возделывания этих гигантских покрытых маками полей. Внезапно мне пришла в голову мысль, что маки являются эмблемой сна.
“Хела-хела” подошли ко мне и обступили со всех сторон, глядя на меня в упор. Вид их выражал крайнее изумление. Желая вызвать в них сочувствие, я раскрыл рот, показывая жестом, что я голоден… Затем я издал рычание, напоминавшее их боевой клич. Эффект получился самый неожиданный. Рыча от ярости, обезьяны двинулись на меня со всех сторон, ударяя себя в грудь кулаками, как делали их братья-горцы. Казалось, они готовы были растерзать меня на клочки. Считая себя уже погибшим, я надеялся, что смерть будет быстрой и сравнительно безболезненной.
Обезьяны подняли невообразимый вой. Я закрыл глаза, ожидая конца. Внезапно вой понизился в тоне и резко оборвался. Я осторожно открыл глаза и с удивлением увидел, что остался невредим. Через несколько мгновений я понял, чему был обязан своим спасением. Огромный муравей поспешно приближался к стаду; “хела-хела” расступились перед ним, всем своим поведением выражая явный страх. Последнее обстоятельство меня весьма удивило, так как сила муравья была ничтожна по сравнению с физическими ресурсами человекоподобных обезьян. Перемена, произошедшая в обезьянах при приближении насекомого, была прямо поразительна: в присутствии муравья гиганты сделались кроткими, как ягнята.
Огромное насекомое, казалось, не обращало ни малейшего внимания на “хела-хела”. Оно шло прямо ко мне, уставившись на меня своими бесчисленными незрячими глазами. Его упорный взгляд просверливал меня насквозь. Внезапно муравей вытянул вперед свои щупальца и дотронулся до моей изуродованной щеки. Я изобразил на своем лице отчаяние и муку и издал душераздирающий стон. При этом звуке насекомое вопросительно приподняло свои щупальца. Я был крайне изумлен поведением насекомого: казалось, оно понимало меня без слов, в силу какого-то телепатического общения со мной.
Понимая, что я имею дело с разумным созданием, я решил сделать попытку вступить с ним в более тесное общение и доказать ему, какая громадная разница существует между мною и марсовыми обезьянами. Я вынул из кармана спичечную коробку и зажег спичку. Щупальца насекомого усиленно задвигались. Чувствуя, что нахожусь на правильном пути, я вынул карту Марса, каким-то чудом уцелевшую в моем кармане, и протянул ее муравью. Усики насекомого задвигались во все стороны, словно стебли травы под сильным ветром. Тогда я вынул из кармана бинокль и протянул его насекомому. Оно взяло его своими щупальцами и, казалось, начало рассматривать. Несмотря на свою слепоту, муравей несомненно каким-то непостижимым способом разбирался во всем, окружавшем его. В течение нескольких секунд насекомое пристально смотрело на меня. Затем оно повернулось и, подойдя к одному из дикарей, работавшему с лопатой в руках, начало ударять его своими щупальцами по спине. Насекомое не произносило при этом ни слова; его удары чередовались ритмически; казалось, работал какой-то механизм. Дикарь, по-видимому, понял безмолвное приказание своего повелителя: подойдя ко мне, он взвалил меня себе на спину и поспешно зашагал по полю. Обернувшись, я увидел, что муравей стоит и смотрит в мой бинокль на пылающий диск солнца.
МОЙ НАСТАВНИК ЭРАУЭК
Прошло немало времени после только что описанного мною эпизода, прежде чем я окончательно пришел в себя и начал разбираться в окружавшей меня обстановке. Несколько недель я находился между жизнью и смертью. Мое тяжелое состояние было вызвано, с одной стороны, сильными ранениями лица, с другой — испытанными мною лишениями, продолжительной голодовкой и нервным потрясением. Все это время я находился в полнейшей прострации и весьма слабо реагировал на внешние впечатления.
Сознание мое было сильно затуманено. Помню только, что я был не один. Возле моей постели беспрерывно дежурило несколько гигантских муравьев, внимательно за мной наблюдавших. Все они двигались совершенно бесшумно, появляясь и исчезая, словно какие-то огромные тени.
Не знаю, каким образом эти существа меня лечили, однако сильно подозреваю, что обязан своим выздоровлением не только природе, но и врачебному искусству насекомых. Когда я окончательно я пришел в себя, то заметил, что меня все время внимательно осматривает огромный муравей весьма ученого и почтенного вида. Он смотрел на меня в какой-то прибор, напоминавший мне микроскоп. На столе были разложены причудливые инструменты, в роде приборов, употреблявшихся средневековыми алхимиками и астрологами. Я заметил, что насекомое записывало свои наблюдения на большом листе бумаги, разостланном на столе.
Случилось однажды, что ученому муравью пришлось поспешно выйти из комнаты, и я очутился один, — в первый раз за все время моей болезни. Одолеваемый любопытством, я приподнялся и, сев на кровати, протянул руку к листу бумаги, оставленному на столе муравьем. Каково же было мое удивление, когда я увидал, что лист сплошь был покрыт какими-то математическими знаками; одни из них показались мне знакомыми, другие же — совершенно неведомыми. Я всегда имел склонность к математике. Когда я учился в лондонском университете, старик профессор не раз хвалил мои математические способности и советовал мне променять биологию на матерь всех наук.
Просматривая значки, покрывавшие бумагу, я узнал среди них две — три формулы высшей математики. Я был так поглощен разглядыванием странных письмен, что не заметил, как в комнату вошел муравей-математик. Внезапно подняв голову, я увидал, что он стоит и смотрит на меня с нескрываемым любопытством.
Пробормотав извинение, я протянул ему лист, и, вспомнив о знаке, виденном на небе Найтингелем, попросил жестом другой лист бумаги.
В ответ на это ученый муравей протянул мне большой лист и нечто в роде пера, обмакнутого в какую-то алую жидкость, напоминавшую чернила. Усевшись за стол, я начертил на листе простейшую математическую систему: 2 × 2 = 4. Муравей, казалось, был весьма удивлен: усики его зашевелились. Однако, его удивление еще возросло, когда я взял лист, покрытый его вычислениями, и поставил крестик перед одной из известных мне евклидовых теорем. Тут же на моем листе я набросил доказательство теоремы. Когда я показал лист муравью, его передние усики высоко поднялись, затем опустились, доказывая крайнее изумление насекомого. Он покачал головой и вслед за тем набросал на листе другой вариант доказательства. Замечу кстати, что насекомое показало на погрешность, допущенную мною, а значит, и Евклидом, и не замеченную нашими математиками. Математик казался очень взволнованным и выбежал из комнаты, захватив с собой исписанный мною лист. Я заметил, что с этого времени насекомые начали относиться ко мне с гораздо большим интересом. Несомненно, муравьи сперва приняли меня за существо, подобное “хела-хела”, теперь же они признали меня разумным созданием. Насекомые ежедневно угощали меня своими блюдами; казалось, они были строгими вегетарианцами, по-видимому они использовали обезьян только в качестве рабочего скота. Вскоре моя крепкая натура взяла свое, и я окончательно поправился. Муравьи, видимо, были удивлены фактом моего выздоровления. Критик Евклида беспрестанно показывал мне все новые и новые математические формулы и вычисления. Я старался проникнуть в их смысл, однако в большинстве случаев мне это не удавалось. Гигантское насекомое смотрело на меня несколько презрительно. Я испытывал большое смущение.
