Алексей Грушевский - Игра в Тарот
Полный возмущения и гнева он направил свой взор на цепочку еле теплящихся внизу огней, однако в которых сразу узнавались крупицы пламени их Врага и увидал, как ему, Храму, величественному, старательно ими раздутому до размеров целой вселенной, пузырю и всему тому, чем он стал, во что он воплотился и чему теперь беззаветно служил, бросает безумный вызов горстка ничтожных смутьянов.
Раздутые ими чахлые огоньки разгоралось всё ярче. Его, и других составляющих пузырь охранителей охватила нешуточная тревога. Ведь запылало в самой основе, в самом фундаменте, на чём он стоял, враг пришёл, откуда не ждали, враг напал изнутри.
Эти безумцы не теряли времени даром, они разгорались всё ярче, их огонь поднимался всё выше и выше, и он понял, что если порождённый ими свет и жар достигнут внутреннюю поверхность пузыря, то тогда случиться катастрофа, они прожгут его плёнку изнутри и Храм сожжёт прорвавшееся внутрь море огня.
Навстречу небу уже поднимался раздутый смутьянами вихрь огня, готовый вот-вот вспыхнуть пронзающей и неудержимой молнией, но то чем стал Николай, уже знало, как надо бороться — уже понимался вихрь из банок и буратин, чтобы закрыть путь свету.
Вращающиеся бесчисленные буратины и банки закрыли дорогу огню. Напрасно он рвался вверх. Сил не хватало. Теперь уже то, во что превратился Николай, не боялся взглянуть в лицо смутьяна, и он направил свой взор на одного из них.
Он спустился клубящимся облаком мути вниз, заструившись вокруг рвущегося вверх потока света. Внутри него, подняв руки кверху, пристально глядя в самый центр закрывшему ему путь на верх фиолетовому циклону, с развивающимися как крылья полами плаща, кричал проклятия мирозданию безумный юнец.
Тот, в кого превратился Николай, почему-то зачарованно обтекал уже начавший гаснуть и опускаться столб света, не в силах отвести свой взор от ничтожного смутьяна, продолжающего восторженно бунтовать и богохульствовать, хотя было ясно, что бунт провалился и силы, вызванные им, уже слабеют… Удивительно, но он ему кого-то напоминал, напоминал, напоминал…. Он смотрел и смотрел на этого, такого смешного и ничтожного перед величием того, на что он посягнул, безумца, посмевшего поднять бунт против такого совершенного, гуманного и величественного мироздания, что было совершенно очевидно, что смутьян просто не понимает, что он творит, и то, что его порыв безнадёжен, этот бунт обречён, собственно, уже подавлен.
— Почему же он упорствует? Что толкает его на эту безнадёжную борьбу? На что надеется их Враг, соблазняя и кидая в бой этих глупых мальчишек? — думал тот, в кого превратился Николай, примериваясь для последнего удара, ожидая только момента, когда окружающий безумца свет иссякнет достаточно, чтобы можно было его окончательно залить, облепив и удушив, своей липкой и тёмной субстанцией, навечно похоронив в луже густой клейкой массы, навсегда ликвидировав угрозу.
Кружа над ним и обтекая его вокруг, он всё силися проникнуть в сознание безумца, но странное дело, как он не пытался, он не мог проникнуть в сон бунтаря. Удивительно, но это сознание было недоступно его взору! Словно сияющий вокруг него свет, вырвал его из под всеведущей власти Храма.
Это очень беспокоило и нервировало того, в кого превратился Николай, так как зримо указывало, что даже тут, в пределах власти их Храма, появилось нечто им недоступное и неподвластное.
Но кольцо света вокруг бунтаря сжималось и гасло. Энергия порыва иссякала. По мере этого мятежник опускался всё ниже и ниже. Тот, в кого превратился Николай, вплотную шёл за ним, хищно ожидая мгновения расправы. Он приблизился к жертве уже так близко, что не удержался и заглянул ей в глаза.
Не понятно, зачем он это сделал, и что ожидал там увидеть. Может быть, он жаждал увидеть страх и отчаянье? А может, жаждал таким образом попролбыать проникнуть в это мятежное сознание, чтобы понять и постичь. Но этого не случилось, в глазах смутьяна не было ни страха, ни сомнения, и его сон всё так же ускользал него. Зато он увидел, как в, горящих восторгом, глазах отражается странная картина, как из кружащих, вокруг сжимающегося столба света, облаков из трухи и обломков рождается какой-то упорядоченный мир. Зачарованно он смотрел, как из рваных кусков изодранной материи воссоздаются полки, собираются банки, возникают замысловатые конструкции химических установок…
Не успел он опуститься, преследуя смутьяна, на только что сотворённую твердь пола, как перед ним, внизу, уже возникла какая-то странная лаборатория, показавшаяся ему почему-то до боли знакомой, в которой стояла какая-то старуха (опять же пронзившая его тоской, словно он встретил кого-то давно знакомого, но только так и не мог вспомнить кого же именно) и пробовала на вкус (как он откуда-то знал) взрывчатку, на которую падал последний, выпавший из облак трухи, ещё не нашедший своего места предмет — горящая спичка.
Казалось, что спичка падала целую вечность. В мельчайших подробностях были видны все кувырки и нервные предсмертные всполохи уже гаснущего, еле живого, огонька, но даже эта искра наполнила того, в кого превратился Николай жутким, паническим страхом.
Ведь это, как он остро понял, сюда, в мир их Храма приникла искра их вечного Врага — неукротимого пламени.
Мгновение и летящая спичка, опустилась прямо на взрывчатку. Ослепительная вспышка заполнила собой расширенный от ужаса зрачок, и Николай, обожжённый неистовым жаром, сожжённый, излманый и изодранный взрывом, очнулся, наполненой неистовой болью, висящим в липком коконе вниз головой под куполом Храма, закрывающим небо, которое, как он вспомнил, он, когда-то так яростно штурмовал.
Он глянул вниз, там всё было как прежде. Две башни высились далеко внизу, охраняя дорогу, ведущую к «павильону кукол» от тёмного озера. На одной из них стояла древняя старуха, на другой увешенный регалиями трухлявый царь. Оба они, Алхимик и Зара, с тревогой смотрели прямо на него, ожидая, как он понял, следующие ходы в затянувшиеся игре, сделать которые, пришло время Взрыву…
— Как они стары, просто живые мертвецы! — подумал Николай, корчась от боли, которая охватила его выдираемую из липкой слизи пузыря плоть, вдруг остро ощутив потребность найти хоть что-то живое и тёплое в этом мире законсервированной смерти.
Он вгляделся в едва колышущуюся поверхность тёмной воды, под толстым слоем которой был погребён отравляемый её трупным ядом ещё живой мир, и понял, что живой и тёплый свет в этот мир может прийти только через него. Он сам должен стать звездой в этом мире.
— Но как это сделать? — спросил он себя, ведь он же порабощён, повешен и мёртв, и удивительно, словно внутри его полыхнул давно погасший огонь, и он вспомнил, что вместе с ним всё ещё есть нечто оттуда, из оборванной жизни — бомба.
У него осталась последняя его бомба! — его захлестнул восторг.
Но хоть и пробуждённый, он был бессилен и во власти уже почти наполовину растворившего его в себе пузыря, который, резко возбудившись и мелко задрожав, наверное, от охватившего его страха, активно зачавкал, лихорадочно заглатывая его внутрь себя. Было ощущение, что Николая сжирает какой-то беззубый рот, с очень сильными, способными дробить огромные кости мускулистыми нёбами. Не в силах помешать, Николай, в мареве боли от ожогов Взрыва и ломающих его кости челюстей пузыря ощущал насколько он одинок и насколько его положение безнадёжно. Взрыв вырвал его из дурмана, заполнил болью и заставил снова вспомнить и осознать себя, но… Николай с ужасом понимал, что это произошло слишком поздно — ему уже не успеть добраться до бомбы. Ещё два, три мгновения, и раздробившие его плоть челюсти дожрут его окончательно, полностью проглотив всего его.
Однако, когда эти, деловито работающие, челюсти сомкнулись на его груди, раздался щелчок, и в то же момент, что-то вспыхнуло там, где когда-то у него билось сердце.
Это зажёгся раздавленный запал бомбы, лежащей во внутреннем кармане его плаща.
Пузырь, спазматически сжавшись, мгновенно выплюнул Николая, и он полетел вниз. Он выхватил из кармана бомбу, запал которой горел необыкновенно ярко и жарко, и метнул эту единственную, зажёгшуюся под сводами Храма звезду (наверное, впервые за долгие тысячи лет) в мелко дрожащую плёнку пузыря.
Через мгновение раздался взрыв, пузырь мелко завибрировал, по нему пошли влны судурог, и тут же из стремительно увеличивающегося отверстия в пробитом куполе ударила тонкая, ослепительно яркая, струйка огня, поразившая сначала одну, а затем и вторую башню.
Летящий вниз Николай видел, как рушились башни, как летели с них короли, королевы, первосвященники и верховные жрицы этого Храма, как метались в бессмысленной панике внизу, давя и сбивая с ног друг друга, полчища, теперь уже совершенно бессильных, буратин, и как, одна за другой лопались банки, как только к ним приближалась (даже ещё не успев их коснуться) неудержимо расширяющаяся струя небесного огня.
